Немка послала к ней одну из служанок напомнить, что пора спать. Девушка вошла развязно; это была одна из самых дерзких служанок, привыкшая обращаться с княгиней запросто несмотря на ее сан и болезнь.

Вошла и остановилась, скрестив руки.

— Вам пора спать! — сказала. Люкерда, не отвечая, взглянула на нее.

— Спать пора! — повторила служанка, — а то мы из-за вас должны выстаивать. Ну, пора спать! — еще раз добавила она с явным издевательством.

Княгиня не отвечала и медленно ходила. Она уже привыкла к такому издевательству прислуги и не реагировала на него.

Несколько раз повторив свое приказание в более и более грубой форме, служанка подошла наконец к княгине и потащила ее за руку к кровати.

Бессильная Люкерда уселась на минуту, но сейчас же с испугом встала и опять заходила по комнате. Служанка вторично потянула ее. С усилием княгиня вырвалась, презрительно взглянула и отошла в угол. Мина, видевшая эту сцену в щелку, ерзала на месте.

Служанка, ворча, ушла. Прислужницы перешептывались у дверей, княгиня слышала, но уже свыклась с этими ежедневными оскорблениями. Она лишь стала плакать.

Мина им подмигнула. Она знала, что после слез и истерики усталая княгиня скоро засыпала.

Но сегодня Люкерда не ложилась, а стала в угол и закрыла глаза.

Было уже поздно, пели вторые петухи. Люкерда дремала под стенкой; служанки смотрели сквозь щелку, теряя терпение и проклиная ее.

Мина ходила по комнате; теперь ей приходилось удерживать Бертоху, которая рвалась покончить… Она уже здорово подвыпила.

— Кончать, так кончать! — повторяла. — Идем! Убьем ее, как муху!

Прошла уже и полночь, когда прибежала одна из прислужниц с известием, что Люкерда легла.

Обе женщины побежали туда стремглав, но у дверей пошли на цыпочках, приказывая служанкам молчать. Открыли дверь, и вся кучка тихонько вошла.

Уже подходили к кровати, когда Люкерда внезапно, словно по наитию, села. Увидев во мраке подходивших молча женщин, крикнула пронзительным, душераздирающим голосом, раздавшимся среди ночной тишины.

Мина испугалась; она не верила ушам, что такой сильный голос, способный разбудить людей в замке, мог раздаться из столь слабой и высохшей груди.

Княгиня, дрожа, смотрела на них ужасным взглядом, а ее протянутые судорожно руки застыли, словно отталкивая нападавших.

Это была уже не умирающая женщина, но существо, защищающее свою жизнь из последних сил…

Прошел момент колебания, и Мина бросилась с бешенством первая. Но в этот же момент Люкерда соскочила и побежала к дверям; прислужницы, столпившись там, не пускали ее, отталкивая.

Тогда княгиня бросились к окну с таким проворством, которое изумило женщин, видевших ее недавно еле передвигавшейся. Но и здесь она встретила протянутые руки, закрывавшие ей путь.

Мина опомнилась и погналась за ней. Бертоха еще стояла в испуге, когда служанки бросились вслед за немкой и толпой повалили кричащую и защищающуюся Люкерду на кровать.

Мина набросила на нее громадную подушку, лежавшую сбоку, и оборвала крик отчаяния.

Судорожно дергалось тело несчастной мученицы, затем руки и ноги вытянулись, окостенели и упали бессильно.

Немка давила, что есть мочи, а две служанки ревностно помогали.

Кончились борьба и крик, наступила грозная тишина. Бертоха с опаской подошла к кровати, но лица княгини не было видно, так как его закрывали подушки, а пальцы Мины все еще душили за горло уже мертвую.

Лицо мстительной женщины дышало каким-то бешенством, стиснутые зубы, казалось, хотели впиться в жертву… Не могла, или не хватило решимости пустить ее… Наконец обессилела и опустилась на пол.

Бертоха откинула подушки. Люкерда лежала посиневшая, мертвая, с налитыми кровью глазами, уже потерявшими блеск, с лицом, на котором запечатлелись муки смерти.

Этот вид протрезвил Бертоху, да и все женщины испугались. Одна лишь Мина встала и, не владея собой, начала тормошить мертвую, чтобы уничтожить следы неестественной смерти. Но эти следы не исчезали.

Служанки стояли еще у кровати, а смятая и валявшаяся подушка свидетельствовала о том, что случилось, когда вдруг открылась дверь, и князь с лампой в руках вбежал в комнату.

Крики донеслись до него, и он шел в страхе, подозревая что-то; но достаточно было взглянуть на лицо Мины, на кровать, на служанок, дрожавших и растрепанных, чтобы отгадать ужасную истину.

Князь бросился к кровати и остановился, бледный, с помутившимся взором. Мина уставилась на него какими-то торжествующими безумными глазами; она не убегала и не отнекивалась.

Пшемыслав не мог говорить и только тяжело дышал, объятый возмущением и ужасом, Его глаза от мертвой перешли к палачу.

— Вот тебе, чего хотел! — воскликнула немка. — Ты сказал: избавьте меня от этого трупа… Я исполнила твой приказ. Ты сказал…

И дерзко указала на него пальцем. Услышав это, князь схватил нож из-за пояса и метнул в нее. Глаза его горели, губы дрожали.

Немка еще хотела бросить ему вызов, но вдруг ее охватил страх, и она с криком бросилась наутек. Пшемыслав погнался за ней, но у порога обессилел и свалился на скамью, спустив руки.

Служанки и Бертоха все еще стояли. Князь, не глядя на них, ни слова не сказав, посмотрел в сторону кровати и, не вынеся этого вида, вышел из комнаты, пошел по коридору на двор и там прислонился к холодному столбу.

Тут его и застал следивший за ним ксендз Теодорик. Князь схватил его за руку и прерывистым голосом сказал:

— Люкерда… умерла! Батюшка, тут совершили преступление, убийство! Я не виновен! Не виновен!

Теодорик поднял голову.

— Кто же осмелится вас обвинять? — сказал он дрожа. — Вы сами не давайте повода. Идите спокойно в свои комнаты, а я всем займусь.

С этими словами лектор взял князя под руку и отвел в спальню, а сам немедленно пошел на половину княгини.

Здесь все еще оставалось по-прежнему, только Бертоха уселась на пол, не в состоянии держаться на ногах. Служанки рассеялись по углам и скамьям. Труп лежал синий, бледный, остывший…

Кровать в беспорядке, смятые и порванные подушки, на одной из них свежее кровавое пятно, все это свидетельствовало о преступлении.

Ксендз Теодорик, хотя как духовное лицо почти ежедневно встречавшийся лицом к лицу со смертью, став у кровати, остолбенел от испуга и возмущения. Глаза заволокли слезы, но некогда было жалеть; надо было спасти князя и снять с его дома следы преступления.

Ксендз сейчас же велел Бертохе и служанкам приодеть мертвую княгиню и уложить ее так, чтобы не видно было насилия.

Все они теперь боялись прикоснуться к мертвой, хотя не побоялись наброситься на живую; но ксендз Теодорик нашел достаточно в себе силы, чтобы заставить их