Он ударил себя в грудь.

— Я хотел исповедаться перед вами… Свинка слушал молча, печальный.

— Каяться надо, — промолвил, — чтобы Господь сжалился. Если ощущаете хотя тень греха, омойте его.

— Я готов каяться, готов принести жертвы, — воскликнул князь, — лишь бы умилостивить Господа! Но как я сниму с себя пятно в глазах людей? Как могу я очиститься перед ними?

Он умолк и затем продолжил медленно:

— Вы знаете, отец, что после дяди Болеслава я унаследовал не только его княжество, но и идею, не оставлявшую его всю жизнь. Я хотел вернуть прежний блеск короне Храброго. Как же теперь надеть ее на чело, на котором люди видят кровь невинной?

Он ломал руки.

— Успокойтесь, князь, — ответил Свинка. — Что церковь сможет сделать для вашей поддержки, то она сделает. Предстоит тебе великое дело… рядом с ним все мало. Но надо быть чистым в душе.

Он встал.

— Кайтесь, — добавил он, — а мы будем за вас молиться. Пшемыслав со слезами обнял его.

— Отец! Спаси меня от меня самого! Я отдаюсь тебе. Я очень несчастен.

Шепотом окончился разговор, и Свинка ушел взволнованный, печальный, погруженный в думы.

Предстоящее вскоре торжественное рукоположение, на которое надо было собраться в Калиш уже на другой день, отвлекло князя от мыслей в одиночестве, особенно его преследовавших. С большим отрядом, со свойственным ему великолепием Пшемыслав сопровождал Свинку в Калиш, где их уже ждали епископы.

Не все они радовались наравне с Яном Познанским выбору нового вождя. Уже до них дошли вести о его энергии и уме. Это был вождь не только номинальный, но и действительный глава, которым никто не смог бы руководить. С опасением поглядывали на эту рыцарскую фигуру, словно выкованную из меди….

Когда новый архиепископ, которому Пшемыслав преподнес драгоценный перстень, впервые повернулся от алтаря и стал благословлять народ, все почувствовали в нем вождя, знающего свою силу и мощь.

— Этот, — говорило шепотом духовенство. — никого не побоится.

Каштеляном калишского замка, где князь принимал духовенство, был недавно назначен Сендзивуй, сын прежнего познанского воеводы Яна, человек, выросший при дворе Пшемыслава, способный, смелый, но резкий и гордый.

Несмотря на видное занимаемое положение, поговаривали, что он им недоволен; оно казалось ему недостаточным и было причиной неприязненного настроения по отношению к князю. Сендзивуй думал, вероятно, что после отца получит воеводство Познанское.

Дня за два до приезда князя и приглашенных лиц каштелян, не очень-то обрадованный этим, так как ему предстояло занять второстепенное положение, а он привык здесь властвовать, был занят распоряжениями касательно приема и размещения гостей, когда вдруг увидел направляющегося к нему пешком Зарембу.

Знал он хорошо, что случилось с Зарембой и как он разъезжал, подстрекая тайно родных и Налэнчей против князя.

В юные годы Заремба и Сендзивуй были очень дружны. Оба похожих характеров, только тем отличались друг от друга, что Заремба никогда не скрывал своих мыслей и откровенно разражался выпадами, а каштелян скрытничал и притворялся таким, каким нужно было.

Заремба знал, что еще раньше Сендзивуй имел зуб против князя, хотя подлизывался и этим подлизыванием и лестью добился того, что ему дали калишский замок. Но этого ему было мало.

Ему хотелось стать воеводой в Познани, быть около князя и овладеть им, а этого не получилось.

С виду он был довольно прост, но на самом деле скрытен и ловок и никому не сообщал своих замыслов.

Его удивило появление Зарембы, явного врага князя, в такой момент, когда каштелян готовился к его приему. Это ему было неудобно, но думал, что, вероятно, Заремба покорился, жалеет о своей несдержанности и хочет просить прощения.

Заремба развязно подошел к нему, хотя теперь это было несвоевременно, так как один из них был наверху, а другой опустился очень низко.

— Не откажетесь ведь от меня в моем несчастьи? — начал гость.

— Я только удивляюсь, — ответил Сендзивуй, — что вы осмелились обращаться ко мне, чиновнику князя, и вспоминать прежнюю дружбу. Все говорят, что пан — враг нашего князя.

— И это верно, — громко сказал Заремба. — Вы, пан каштелян, — тут он подчеркнул нарочно титул, — не слишком гордитесь милостью князя! Что со мной случилось вчера, то может с вами случиться завтра. Потом и такой изгнанник, как я, пригодится…

— Довольно об этом на дворе, — проворчал Сендзивуй. — Хорошо, что вас тут никто не знает. Пойдемте в комнату.

— Ну что же! Не арестуете ведь меня! — засмеялся храбро Михно.

— Пока не должен, не арестую, — ответил каштелян.

Оба шли в комнаты не очень охотно.

Каштелян занимал прежнее помещение князя Болеслава, но теперь как раз должен был отвести его для князя и гостей. Поэтому они пошли в боковую комнату, где был хаос, так как туда снесли всю мебель и вещи, а не хватало времени расставить их.

Посмотрев на исхудавшего, загоревшего и с морщинами страсти на лице Зарембу, Сендзивуй улыбнулся.

— Что же? Не надоело тебе еще бегать, как лисе перед собаками? Хочешь умилостивить князя?

— Кто? Я? Просить? Его? — вспыхнул Заремба. — Я? Ну и угадал! Ты его так же любишь и знаешь, как и я, хотя он мил по отношению к тебе, а ты к нему. Мы старые товарищи, не будем же врать, так как это ни к чему. Я и не думаю скрывать, что у меня в мыслях, а к тебе пришел не просить о заступничестве, но подговорить тебя!

— Так ты попал скверно, — возразил холодно Сендзивуй. — Я не для вас.

— А кто знает? — ответил Заремба, удобно усаживаясь. — Побеседуем-ка по-старому.

Сендзивуй, вероятно, был любопытен и молча ждал.

— Князь тебя не очень-то жалует, — говорил Михно, — это всем известно и тебе тоже. Дал тебе каштелянство, чтоб отделаться, ради твоего отца и низких твоих поклонов. Мечтаешь о воеводстве — но напрасно. Не получишь его. Впрочем, что тут воду варить? Пшемыслав ваш на княжестве не удержится. Землевладельцы его выгонят. Он убийца собственной жены, хочет быть нашим тираном. Бранденбуржцы точат на него зубы, силезцы его не выносят и хватают все, что у него есть, Поморья он не дождется. В снах он видит корону — получит ее в аду у Люцифера!

— Молчи же! — угрюмо перебил Сендзивуй.

— Почему же мне молчать? — ответил Заремба. — Слушай, не слушай, а я должен говорить. Если б ты был умен, да послушался меня, так пошел бы выше, чем теперь.

Каштелян опять нетерпеливо оборвал его:

— Глупости говорите!

— Думай, что угодно! Я еду из Вроцлава от князя Генриха. Мне велели тебя расспросить.

Испуганный и удивленный Сендзивуй живо повернулся.