Бросив все дела. Катя побежала в грот-палату для вновь поступивших. В тревоге осматривая полутемное помещение, она не сразу увидела школьного друга.

— Мишка!

Сперва она бросилась ему на шею. Важнее всего в этот момент ей было ощутить знакомого человека, особенно после того, как она столкнулась с оловянными глазами возлюбленного. Но тут же девушка отпрянула от Миши. А он, постепенно возвращаясь из очередного забытья, не сразу понял, о чем Катя его спрашивает.

— Сильно тебя, Мишка? Слышишь, Миша, слышишь меня? Сколько пуль в тебя?

— Не знаю. В ногу. И еще куда-то…

Она приподняла тоненькое одеяло, которым его накрыли, и ужаснулась, дотронувшись до перевязки, — кровь так пропитала ее, что уже сочилась наружу.

— Немедленно на операцию!

— А надо ли? — простонал Шмидт.

— Надо, дурак.

Он схватил ее за руку и не позволил сразу убежать за санитарами.

— Катя, погоди.

Миша даже позабыл, что хотел ей сказать, зачем ее Удерживает. Это было просто последнее удовольствие уходящей жизни — вот так держать ее теплую руку, покрытую нежной возбуждающей кожей, согревать об нее хладеющие орудия убийства. Ничего не будет, ни гадкого томительного ожидания, ни романтических прелюдий под несуществующей луной, ни жарких объятий…

— Катя, ты не знаешь. Я сегодня в бою Ваську Рябченко убил. Он в дудковском отряде был. Я не узнал его… И очередью…

— Помолчи, Миша. Потом. Тебя надо спасать.

— Не надо, Катя. Никто не возьмет меня на небо. Заройте меня поглубже, поглубже, чтобы не смог даже пошевелиться. Моя судьба такая… Убить друга и самому…

— Отпусти, Миш.

— Было темно. Макаров сказал, чтобы я сразу стрелял, как только он включит фонарь. Я стрельнул по фигуре, а это Васька… А потом мы в Лужники поехали. Там сперва в неприятную историю… Нашли такую клевую кафешку…

Она, наконец, вырвала руку и побежала распоряжаться.

В госпитале, как и везде тут, царила политическая трескотня, работала штатная охранка и добровольные осведомители. Но медики в любой армии — особая привилегированная каста, в силу своей профессии и положения. Пока взрослые мальчишки воюют за мифическое стратегическое превосходство, безымянные высоты и пустые каменные штреки, эти дяди и тети терпеливо все сносят, а когда мальчишки ушибутся, милосердно утирают им сопли и кровь.

В подземном госпитале разрешалось даже тихонько поворчать, поиронизировать и не высказывать горячего одобрения корейским охотникам за самолетами и венгерским артистам, так и сгинувшим вместе со своими гастролями.

Во время пленения Катин паспорт и чистосердечное признание девушки в том, что ее фамилия действительно Зотова, не такая уж редкая на Руси, произвели сильное впечатление на пещерных жителей. В обстановке тотальной подозрительности дудковская шпионка обросла загадочностью с ног до головы, не прилагая к этому никаких усилий. Кто она такая на самом деле? — этот вопрос поневоле задавал себе каждый, имевший еще к этому способности. Она понемногу становилась культовой фигурой, какой старался стать лридурочный актер Шишкин, внешне похожий на Адольфа Гитлера, да не стал.

В Москве медсестрой она работала без году неделю но здесь ей сделали от греха подальше быструю карьеру. В госпитале трудились три дипломированные медсестры, один фельдшер и четыре врача, из которых моложавый Рабинович, навеки напуганный уроженец поверхности, как ни странно, родился в 1929 году, был учеником академика Виноградова и, проходя по делу «врачей-убийц», угодил сюда до известных перемен в этом деле. Бабушка Летиция Раванелли, ныне адмирал в отставке, в год рождения Рабиновича как раз закончила медицинский факультет Пизанского университета. Она была сторонницей водолечения и противницей дарвинизма. — Уже через неделю Катя получила звание буревестника медицинской службы, а вскоре и рулевой. Даже начальник госпиталя и еще чего-то по совместительству адмирал Двуногий побаивался ее.

Время от времени приходя в себя при толчках, когда его перекладывали на носилки, потом на операционный стол, Шмидт почти не соображал, где находится. Каменный потолок казался ему потолком уютного декоративного углубления где-нибудь в Нескучном саду, куда он забрел с девушкой. Солнце и зелень, прекрасная летняя свежая зелень, были где-то рядом, и прохладная тень была нужна, она приводила организм в порядок после жары на асфальтовых аллеях.

А несчастный организм из последних сил перегоняя по сосудам в разных направлениях резервы ферментов и лейкоцитов. Сознание, отвлекая от боли, показывало прекрасные картинки. А девушка склонилась над м не для поцелуя, а чтобы вонзить в мышцу иглу многоразового, прокипяченного в мертвой воде шприца.

— Товарищ рулевая… Катя, что вы делаете? — прошептал, колыша марлевую повязку на лице, хирург Рабинович. — Он же впередсмотрящий. Ему положено колоть только одну ампулу обезболивающего.

— Рувим, заткнись. Спаси мне его.

— Я не знаю… В нем сидит не меньше четырех пуль. Нужна кровь.

— Возьми мою. У меня первая группа.

На фронте установилось затишье. После той памятной вылазки на чужую территорию экипаж Волкова лишь однажды участвовал в перестрелке в уже известном гроте. На этот раз на весь экипаж выдали всего пять патронов.

Бледнолицые солдатики перешли на другой, недавно завоеванный берег реки Леты и, естественно, принялись строить оборонительные укрепления для защиты социалистических достижений.

Война — это в основном тяжелая, часто нудная работа. Савельев давно это понял и уже привык. Еще он приобрел нестираемый опыт, что камни всегда плотный, твердый, многокилограммовый строительный материал, а таскать их удобнее всего, прижимая на вытянутых руках к пузу. По этой теме он мог бы прочесть целую лекцию любому, кто остался там, в прежней жизни. Если бы постепенно не разучивался говорить.

Он таскал и таскал камни, участвуя, как можно было догадаться, в преображении захваченного дудковского бруствера. Теперь его пологая сторона становилась отвесной, а отвесная — пологой. Ведь это теперь был их бруствер. Их армия находилась как бы в наступлении. Но потом ведь, возможно, придется отступать. Савельев таскал, таскал и молча ненавидел своего товарища Мишу Шмидта, своего соэкипажника. Он уже плохо помнил, что когда-то они учились в одном классе. Там было не за что ненавидеть. Наоборот, у Савельева была какая-то своя девушка, а у Шмидта не было. У Савельева был домашний компьютер, а у Шмидта — нет. Что это за штука такая — компьютер? Вот винтовка, это понятно. Не задать ли вопрос адмиралу Кукареке? Саша уже стал подзабывать, что возненавидел Шмидта за то, что тот убил какого-то дудка, с которым, кажется, они тоже учились в одном классе. Нет, он ненавидел его за то, что Михаил сейчас отлеживается в госпитале на койке, а он тут таскает и таскает эти тяжелые камни.

В подземелье было, как обычно, холодно, но они не мерзли. То Волков, то Чайковский, расхаживавшие вокруг работавших, покрикивали, подгоняя их: