– А чем Орлов болел? Ты сказал, что он был уже в преклонном возрасте, и, наверное, у него был какой-нибудь ревматизм?

– Нет, никакого старческого ревматизма. Ты, сама того не ведая, уподобилась нашему известному писателю Эдварду Радзинскому, который, похоже, не конца разобрался в его образе. Орлов прожил до 73 лет, и до самых последних дней сумел сохранить недюжинную физическую силу. Однако когда он был ещё довольно молодым, болел постоянно. Во время приступов желчекаменной болезни он порой не мог и шагу сделать: ноги отказывались его слушаться. Сразу после похорон императрицы и перезахоронения Петра III Павел выдал Орлову разрешение на выезд за границу для лечения. Орлов, ясное дело, не мог вернуться в Россию и так и прожил в Германии более четырех лет, пока самого Павла не убили во время переворота 1801 года. Но на этот раз к этому громкому убийству Орловы не имели никакого отношения.

Время было обеденное. В маленьком уютном ресторанчике у портовой набережной я заказал себе рыбное ассорти и кружку холодного пива. Моя же спутница неохотно дала согласие лишь на «Салад Нисуаз». Мартин наслаждался отварными креветками. После долгой прогулки и затянувшегося разговора хотелось просто помолчать. Клер больше не провоцировала меня на разговоры и молча сражалась с крупными маслянистыми листьями салата. Время от времени её губы трогала еле заметная улыбка, но она не проронила ни слова. Видимо, ей нравилось, как мы красноречиво молчали, или, скорее, даже пробовали молча общаться. Мартин, глядя на нас, впервые, тихо поскуливая, проявлял откровенное понимание. В ресторане было малолюдно, и малоприятный внешне официант откровенно скучал. Погода разгулялась, и солнечные лучи, подпрыгивая на легких волнах в заливе, расписывали радужный потолок ресторана в сюрреалистической манере совсем без помощи бывшего здешнего завсегдатая Кокто. Время, отведенное на ланч, подходило к концу, и старинные портовые переулки окончательно обезлюдели. Холодное пиво было как никогда кстати и располагало к безмолвному философскому созерцанию. Я попросил официанта принести ещё одну кружку. В пивном бокале тонкого прозрачного стекла заиграло солнце, отраженное от прикрепленной к стене латунной таблички с мемориальной надписью на английском. Дама средних лет в эффектной плиссированной юбке, что сидела за соседним столиком, прекратила рыться в сумочке и сменила позу. Положив ногу на ногу, она оголила загорелое колено, покачивая остроносым сапогом. Мадам пригубила бокал с красным вином и, оставив на стекле жирный след от коралловой помады, широко улыбнулась в никуда. Я остановил свой взгляд на тонких холёных пальцах незнакомки, на её блестящих длинных ногтях. Моя притихшая спутница проследила за моим взглядом и увидела, как седовласый джентльмен с рыжими волосатыми руками подошел к даме и нежно поцеловал её в щёку. Они заговорили по-английски.

– Англичане, – заключила Клер.

– А может, американцы, – предположил я.

– Нет, точно англичане, у американцев другой стиль одежды.

Я кивнул головой в знак согласия, а Клер, отодвинув тарелку в сторону, подала едва уловимый знак о готовности продолжать разговор. Последовал её очередной вопрос.

– Ну, вот, оказывается, Орлов со шрамом постоянно болел, будучи еще совсем молодым, да? – она сделала паузу и посмотрела на мою сонную физиономию. – Ладно, мы с Мартином, пожалуй, пойдем, прогуляемся.

– Ну а я, в таком случае, – сказал я, прикрывая рот ладонью и давясь зевотой, – просто посижу и погреюсь на солнышке.

Разморенный едой и выпитым пивом, я с облегчением посмотрел вслед удаляющейся девушке. Меня нестерпимо клонило в сон. Прикрыв веки, я подумал: «Поди, и вправду, люто маялся тогда Орлов воспалением своего нутра, да чем конкретно, не ведал. Впрочем, чем бы ни хворал на Руси мужик в ХVIII веке, а поставить больному верный диагноз для нашего лекаря всегда было делом мудреным…»

Алексей Орлов. Работа Ф. Шубина

Ранняя весна 1768 года, г. Санкт-Петербург.

…Как только ни изгалялись за глаза при дворе Екатерины недруги графа Алексея Григорьевича Орлова – кто называл его «Меченый», кто «Рубленый», кто «Орлов со шрамом», а чаще всего – «Баляфрэ», на французский манер. В гвардии же его звали не иначе как Алеханом.

Алехан проснулся у себя в ещё недостроенном особняке, что стоял в сером камне на набережной Невы, проснулся рано и с большим трудом. Не дожидаясь своих вечно шебутных слуг, поднялся с постели. Босиком, медленно и кряхтя, он почти в потемках подошел вплотную к большому зеркалу в бронзовой раме. Его горячее дыхание, прерывистое и тревожное, оставляло на холодном стекле причудливые разводы. Алексей Григорьевич потянулся, выпрямив спину до хруста, но острая боль вновь пронзила его богатырское тело. Пожелтевшее лицо исказилось гримасой отчаяния, недостойной доблестного офицера Преображенского полка. Грубый шрам на левой щеке, полученный много лет назад в пьяной драке, давно не смущал молодого генерала, могло быть и хуже. Алехан поднес к лицу потные ладони и заметил, как пальцы обеих рук дрожат в лихорадке. «Да, – горько вздохнув, подумал он, – неужто и впрямь время пришло мне в сыру землю ложиться? Ещё совсем недавно я этими пальцами серебряные тарелки как листочки бумажные в трубочки складывал на утеху дамам, подковы зараз по паре гнул… А не я ли, чтоб потешить императрицу, останавливал за колесо карету, запряженную шестеркой лошадей, не я ли в кулачных боях первым был? Эх, ты!» – граф поднял здоровенный кулак и погрозил им своему отражению в зеркале.

Уже совсем рассвело, когда Алехан бросил перо и, отложив лист бумаги в сторону, почувствовал, что начал зябнуть, сидя за столом в исподнем. Он приподнял голову и недовольно нахмурился. Было слышно, как испуганные лакеи забегали по анфиладе.

– Ну, чего там? – подал голос Алехан, не поворачивая головы.

Слуга, долго топтавшийся в дверях, простонал дрожащим голосом:

– Алексей Григорьевич, ты не дозволял себя утомлять, однако ж действительный тайный советник Иван Иванович Бецкой просят принять! – слуга прижался к косяку двери в ожидании недоброго, но Алехан вздохнул и спокойно сказал:

– Пущай заходит, негоже заставлять светлого князя или как там его, томиться в сенях.

– Куды?

– Сюда веди, коли он сам изволил прийти незваным!

– В гостиной, Алексей Григорьевич, тепло, а здеся негоже, – опасливо напомнил слуга.

– Наряжаться, Федька, мне не любо, хворый я, или он запамятовал?! – Алехан зыркнул на слугу недобро.

Федька поспешно удалился.

Давно уже никого, кроме своих братьев, Орлов не принимал, но отказать в желании видеть себя этому уже немолодому человеку не мог. Не мог, потому что уважал ум и знания Бецкого – человека не честолюбивого, но с твердым характером. Орлов знал, что этот сравнительно небогатый дворянин, внебрачный сын князя Трубецкого, в трудах своих более всего радел о благе Отечества, а, значит, пришел неспроста. С виду холодный и суровый Бецкой был в это утро приветлив и добр. Его ярко-красный камзол, затканный холодным золотом, подчеркивал сухощавую фигуру, а напудренный парик придавал лицу моложавости. Увидев Алехана, Бецкой отметил, что от прежних 140 килограммов живого веса осталось значительно меньше, но виду не подал.