— Вот… Это — от меня.

Мама улыбнулась, взяла ветку и ласково похлопала Витьку Тарасюка по плечу. Потом повернулась к Янке.

— Вы все еще не помирились, ежики? А ну-ка, миритесь при мне!

— Пусть сперва он попросит прощения… — не глядя на Рыжего, ответил Янка. — А то, подумаешь, сломал где-то метлу и задается…

— Это вовсе не метла, — живо возразил Витька. — Это я в парк ездил, сам на сосну лазил, чуть не сорвался…

— «На сосну лазил, чуть не сорвался», — передразнил молчавший до этой минуты Генка. — Так тебе и позволили в парке на деревья лазить!

Витька хотел что-то ответить, но в это время машина тронулась, он дернулся и чуть не прикусил язык. Сергей Петрович с улыбкой смотрел на ребят. Лично он к Рыжему не питал никакой ненависти.

Хутор Вецлаук находился в двадцати километрах от города. К нему вело новое асфальтированное шоссе, свободное от снега, похожее на широкую черно-синюю ленту. Десятки таких лент вились теперь по республике во всех направлениях, начинаясь от самого берега Балтийского моря.

«Волга» летела быстро. Встречные машины вежливо уступали ей дорогу, как бы понимая, что Янка и его мать едут по очень-очень важному делу. В другое время Янка бы наслаждался быстрой ездой, любовался каждым поворотом дороги, открывающим простые суровые пейзажи родной земли, прыгал бы на сидении, торопя шофера. Но сейчас он сидел молча и грустно смотрел вперед. Его друзья, понимая состояние Янки, тоже сидели молча.

Возле могилы Янкиного отца уже собралось много народа. Сюда приехали представители воинской части, в которой служил Янкин отец до того, как ушел в партизаны; теперь эта часть была гвардейской. Собрались у могилы партизанского командира и жители окрестных селений, которые помнили и любили Янсона, хотя во время войны и не знали его настоящего имени, потому что суровые законы партизанского быта велят скрывать командиру свое настоящее имя даже от друзей, чтобы случайно не узнал этого имени враг.

Был здесь и республиканский военком, уже хорошо знакомый ребятам. Он командовал сегодняшним торжественным церемониалом. Увидев машину, которую сразу узнал, полковник быстрыми шагами поспешил навстречу и сам открыл дверцу; подал руку Янкиной маме, вежливо поздоровался с Сергеем Петровичем и приветливо кивнул Генке с Янкой, как старым друзьям. Генка со злорадством отметил, что с Рыжим полковник не поздоровался. Это могло быть оттого, что они просто не были знакомы, но Генка был уверен, что военком презирает Рыжего заодно с ними.

Гости и друзья, сгрудившиеся было вокруг машины, расступились, и полковник, держа Янкину маму под руку, торжественно повел ее туда, где должна была происходить заключительная часть сегодняшнего события.

Пройдя несколько шагов, полковник вынул из кармана платок и вытер вспотевший лоб. Седой командир много видел в своей жизни и радости и горя, но сегодня он особенно волновался.

Так они прошли еще несколько метров: военком с Янкиной мамой — во главе шествия, за ними, чуть поодаль, Янка с Генкой, а потом уже все остальные. Там, среди гостей, шла и Таня. А где был Витька Тарасюк, друзья не интересовались. Наверное, тоже где-нибудь рядом.

Но вот полковник, замедлив шаг, пропустил вперед Янкину маму, а сам подождал Янку. Положил ему на плечо руку. Так они и шли некоторое время: впереди Янкина мама, а за ней республиканский военком с ее сыном.

Янке было очень приятно ощущать на своем плече руку полковника. Вот так же, наверно, обнял бы Янку и отец, если б он был жив.

— Видишь, как все вышло, Янка… — задумчиво сказал полковник и добавил: — А ты молодец!

Янка молчал. Они прошли еще несколько шагов и полковник опять сказал:

— Ты — сын героя!.. А это очень ответственная человеческая должность… Понимаешь?

— Понимаю, — ответил Янка совсем тихо.

За белым домиком, стоявшим на самом краю хутора, росла стройная береза с белоснежным стволом. У березы высился полированный гранитный обелиск, увенчанный пятиконечной звездой. На глянце обелиска были вырублены слова:

«Ян Андреевич Янсон. Командир партизанского отряда. Расстрелян гитлеровцами 22/XII-43 года. Вечная слава герою!»

Немного в стороне от обелиска стоял взвод музыкантов. Медные трубы блестели на солнце. Когда Янка и его мать подошли к обелиску, оркестр заиграл торжественно-траурный марш. Янкина мать остановилась, широким движением руки откинула назад черный платок и, слегка наклонив голову, устремила взгляд куда-то вперед. Русые ее волосы, обычно гладко причесанные, слегка распушились на ветру, лицо было румяным от мороза, губы чуть приоткрыты, глаза смотрели грустно, но смело. И все удивились, какая у Янки замечательно красивая мать!

А Янка смотрел прямо перед собой. Он видел надпись на обелиске, алую пятиконечную звезду, он видел продолжение дороги, по которой они сюда пришли.

Дорога уходила вдаль, вилась между холмами, пряталась в полях, сворачивала в леса, потом снова выходила на равнину. Янкин отец дошел по ней до того места, где теперь стоял гранитный обелиск.

Дальше по этой славной жизненной дороге предстояло идти сыну.

Янка смотрел и думал. Он пытался восстановить в памяти картину того, как все это здесь было в тот страшный день, но у него ничего не получалось. Слишком праздничным и торжественным выглядело сегодня окружающее, и никак не вязалась эта обстановка с Янкиными мыслями.

Янка почувствовал, что сзади кто-то робко притронулся к его плечу. Резко обернулся. Этого еще не хватало — Рыжий!

Вид у Витьки был смущенный и даже приниженный. Он смотрел на Янку умоляюще. Когда Рыжий заговорил, Янка просто не поверил своим ушам.

— Янка, ты уж прости меня, — сказал Витька. — Я не знал, что твой отец — герой…

Янка промолчал, ничего не ответив, но и не отворачиваясь от Рыжего. Заметив, что Янка его все же слушает, Витька продолжал более смело:

— Если кто теперь про твоего отца хоть одно плохое слово скажет, я сам первый этому брехуну шею намылю!

— Ну, ладно уж… — сдаваясь, процедил Янка.

Окончательно обрадованный Витька залпом выпалил последнюю фразу:

— А вы меня к себе примете? Ты и Генка? Примете, а?

— Это кого еще к нам принимать? — раздался сзади сердитый Генкин голос. — Янка, я вижу, ты окончательно потерял бдительность. Ты унизился до разговора с Рыжим?

— Знаешь, Генка, — нерешительно промямлил Янка. — Рыжий признался… то есть Витька признал свою вину…

Генка испытующе посмотрел на Рыжего, потом на Янку и моментально оценил обстановку.

— Хорошо, — сказал Генка после небольшой паузы. — Мы примем тебя в благородную среду рыцарей Красного Галстука… Только знаешь кем? Оруженосцем! Ты согласен?

Рыжий ничего не ответил. Но по его сверкающим глазам