может пойти дождь, но, так как машина Петровича являлась микроавтобусом, большая его часть была абсолютно свободна. В случае необходимости там можно было расстелить постели и свободно перекусить. Если, конечно, мы не успеем поставить палатки по прибытию. Ставить их в дождь было бы не самой лучшей затеей.

Но опасались зря. Несмотря на то, что на улице стоял октябрь, точнее, почти что ноябрь, и было холодно, ветер не срывал нам капюшоны своим лютым дыханием, а озеро, к которому мы подъехали в лесной чаще, было хоть и ледяным, но совершенно спокойным. Три палатки расставили достаточно быстро. Одна для Огонька и Деда, другая для Петровича и Анны — эти двое проводили друг с другом все больше времени ¬¬¬¬¬¬¬— а третья для меня и Зои. Еще через некоторое время небо потемнело в предвестии сумерек и мы, раскидав простыни и брёвнышки, на которые впоследствии и уселись, разожгли костер. Ярко-оранжевый, большой и невероятно греющий в эту холодную пору, он бросал вверх снопы искр, и на мгновение я вспомнил ночь, когда однажды сидел также, неподалеку от морских берегов Норвегии. В тот вечер я познакомился с Петровичем, а на следующий день попал в плен к нацистам вместе со своим отрядом. Как же давно это было. Было давно, а больно до сих пор. Удивительная штука воспоминания. Мне всегда было интересно, теряет ли взрослеющий человек ребенка внутри себя, покуда я не понял, что взрослые это просто постаревшие дети, зачастую пытающиеся выглядеть как так называемые «взрослые». Они курят «Винстон», пьют вечерами красное вино, что подороже, едва ли не оттопыривая при этом мизинец, разговаривают с официантами как с прислугой, а затем устраивают между собой скандалы, кидая друг в друга вещи, потому что не понимают, как им действовать — точно также, как маленький ребенок не понимает, что гадить под себя это не очень хорошо. И мне было интересно, уходит ли с годами боль от тех или иных воспоминаний, события которых когда-то разорвали наши сердца в клочья, но чем старше я становился, тем больше понимал, что нет. Никуда боль не уходит. Работая барменом, я приметил людей, таких же, как я. Они сидят у окна, за столиком, где менее шумно и людно, пьют свой кофе или какой-нибудь алкоголь, спокойные и недвижимые, а затем вдруг вздохнут. И не потому, что алкоголь был крепкий. Нет, просто память о событии, произошедшем лет десять назад, нашла так свой выход. Кратким, но все говорящим без слов вздохом.

— Итак, — сказал Дед, когда мы все расселись перед костром, укутанные в пледы и держащие в руках по жестяной кружке горячего чая. — Как полагается, я предлагаю начать наш сегодняшний вечер со страшилок. Как настоящие американские подростки, половина из которых аутсайдеры, мы должны сегодня затравить друг друга ужасными байками, события которых обязаны привести в дрожь любого, кто их послушает.

— Кто предложил, тот и начинает, — Петрович уселся поудобнее и отхлебнул из кружки. Чай мы заварили крепкий, таежный.

Березовский важно покивал головой.

— Так и быть, уговорили. Начну. Вы слышали легенду о Черном человеке?

Все отрицательно покачали головой.

— У-у-у. Ну, слушайте. Было это, значит, в Чернобыльской губернии, неподалеку от Чернобыля. Отряд военных, или не военных, черт их знает, штурмовал какой-то населенный пункт, что находился неподалеку от моря…

— Море рядом с Чернобылем? — брякнул Петрович.

— Ну, может не с Чернобылем, — Дед отмахнулся. — Я и не помню, где это было. Группа этих парашютистов, значит, атаковала этот пункт, как тут, после удачного штурма, одному прилетает стрела в спину. Все смотрят на него, а у него из груди наконечник торчит. Тут он падает, а парашютисты видят неподалеку от горящего домишки, или в горящем домишке, фигуру, абсолютно черную, с натянутым луком. Лица не видно, потому что, во-первых, он далеко, а, во-вторых, у него маска. И фигура скрывается. Так один парашютист погибает, а остальные начинают думать, что вообще произошло, и кто этот черный такой, что резко убивает одного из них. Ну и что дальше? Проходит время, парашютисты, которые, собственно, уже и не парашютисты, а так, члены одного отряда, ходют себе дальше, пока не начинает Черный Человек убивать их одного за другим. Там стрела в глаз прилетит, там в грудь, там еще куда, а на дворе зима, и остается уже не так много этих отрядовцев, — тут Дед замолчал, отпив чай и погоняв его немного во рту. Сглотнул.

— А дальше-то что? — нетерпеливо спросил Петрович.

— Что-что? Нашелся один из отрядовцев, который схватился с Черным Человеком в равной схватке. Чего только не использовали. Пистолеты, луки, кулаки. Опять же, стояла зима, а вокруг все горело, потому что, по законам жанра, все вокруг взрывалось, а чего взрывалось, непонятно. По итогу отрядовец этот, я, увы, забыл его имя, победил Черного Человека и сорвал с него маску. Им оказался такой же отрядовец, только другой. Это был ихний, смекаете ли, друг, который однажды якобы погиб, а те, мол, бросили его, и он вот так на них обозлился. Что и говорить — странная штука жизнь. Хорошо уж, если друзья расстаются на хорошей ноте, но плохо, если при этом они умудряются стать врагами.

Некоторое время помолчали, пока Огонек не нарушил тишину:

— Да, неплохая история. Кто следующий?

— Ну… — прокашлялся я.

— Это… — начал было Петрович. Мы с ним посмотрели друг на друга.

— Мы об одном и том же думаем, да?

— Да.

— Тогда рассказуй ты.

Петрович кивнул.

— Дело это было тогда, когда мы со Штилем, то бишь с Костей, служили в армии, точней, воевали на Третьей мировой. Было это во Франции, как ни странно, потому что Франция была тогда, да и остается сейчас, страной достаточно густо населенной. Вы вот, наверно, думаете, что наш мир совсем неудивительный и места странным, то есть очень странным, явлениям в нем нет, однако это не так. Не помню день, дату я вам не назову, но было это тогда, когда я, Штиль и два парня, звали их Хорнет и Рокки, — Хорнет потому, что небольшой и быстрый, а Рокки потому, что похож на Сталлоне — приехали в Париж на одно важное задание, и встретились мы с молодым человеком, которого звали Лисенок. Нашей задачей было пробраться на вражеский военный комплекс, на котором изготавливали ядерные ракеты, а Лисенок — Лисенок, кстати, потому, что тоже рыжий, — Петрович глянул на Огонька, — повел нас туда не через парижские улочки, как я надеялся в глубине души, а сквозь парижские катакомбы. И был у