В конце концов Прокофьева снова решила пустить все на самотек, прикоснувшись пальцами к своему буддийскому божку. «Направляй ход событий, слышишь, мой бог», — мысленно прошептала она.

— Хорошо, угадываю с трех раз. Ты, наверное, — медленно проговорил Василий, — актриса или студентка театрального вуза. Правильно?

— Да, — ухмыльнулась Настя, — актриса погорелого театра. Почти угадал. Только театр мой сгорел. Вот видишь, как теперь выгляжу после пожара, — предприняла она попытку пошутить. — Нет, я журналисткой была.

— Была?

— Ну да, работала в газетах. Теперь же путешествую. А что, не похоже?

— Нет, почему, похоже. Я же не израсходовал трех попыток. На самом деле эта профессия у меня тоже была в мыслях, — снова с хитринкой произнес Василий.

— Неправда, ты врешь, — уже немного веселее сказала Настя. — Ты на ходу это придумал, я же вижу.

— Еще что ты видишь?

— Не скажу, чтоб не разочароваться.

— Звучит как комплимент. А я… — задумчиво сказал он, — когда-то окончил факультет иностранных языков в Москве.

— В Москве? — удивилась Настя. — Ты же сказал, что в Эстонии живешь.

— Все правильно. Раньше же был Советский Союз. Окончил свой вуз и вернулся домой. Но позже. Сначала в Иране переводчиком служил при советском посольстве.

— Правда? А у меня там знакомый недавно был. Ну тогда скажи что-нибудь на фарси.

— Салам, — сказал Василий.

— Ну, это и я знаю. Здравствуйте, стало быть. А что-нибудь посложнее?

— Хохешмихона, — сказал Василий.

— Что это значит? — спросила Настя.

— Пожалуйста. Вот еще на фарси: «Манн фарси баляд нистам. Шома инглиси баладид? Ман джахон-гард аз Русие хастам».

— Здорово. И что это значит? Я поняла только что что-то там про Россию и, вроде, английский язык, — сказала Прокофьева.

— Правильно. Дословно это переводится так: «Я не говорю на фарси. Говорите ли вы по-английски? Я путешественница из России».

— Да, надо будет тебя разыскать, когда соберусь в Иран. Классно. Ты там кем-то вроде Грибоедова был… Ха… а не врешь?

— Не-а.

— А как «спасибо» на фарси?

— Так же как по-французски: мерси.

— Правильно, значит, не врешь. Мой знакомый тоже немного говорил на фарси, — который там был. И это я запомнила. Мерси — интернациональное, и там так говорят.

Немного помолчав, Настя спокойно спросила:

— А как сказать: «Если можете, помогите мне проехать в Эстонию?»

— Агляр мумкене бяман комаккони бэ Эстоние беравам.

— А можно еще раз, а то я не запомнила, — попросила Настя. Василий повторил. И Настя вторила ему.

— Агляр мумкене бяман комаккони бэ Эстоние беравам. А «пожалуйста» — как ты говорил?

— Хохешмихона, — сказал Василий.

— Хохешмихона, — повторила Настя. Василий скользнул по ее лицу понимающим взглядом.

— О’кей, — сказал он. — Теперь поверила, что я там был?

— Да, теперь да, — кивнула Настя и, помолчав продолжила разговор. — А потом что было?.. Почему вернулся и вообще почему сменил занятие, работу?

— Развал Союза и все такое… Для меня Эстония — родина.

— Ты же русский.

— Ну и что. Мама, как говорится, русский, а папа хохол, а сам я — эстонец по паспорту. Тут, в Эстонии, у меня была семья. А там смена политики, и меня поставили перед выбором, а мне, собственно, и надоело там, в чужих краях. Вот и вернулся. Да и что было делать? В эстонский МИД меня бы точно не взяли из-за графы «национальность». Да я бы и сам не пошел. Захотелось на вольные хлеба. К тому же семью нужно было кормить. Пошел в дальнобойщики, вот езжу теперь между двумя родинами. Впрочем по всей Европе тоже и иногда в Азию, Казахстан, Узбекистан.

— Там же дорог нет.

— А ты откуда знаешь?

— Да мне знакомые рассказывали. То есть есть, но не всюду.

— Правильно, зимой размывает. Информированная ты.

— Это же профессия моя — быть информированной. А сейчас где твоя жена?

— В Эстонии. Только я с ней уже не живу.

— Почему?

— Надоело ей, что меня нет дома неделями и месяцами. Нашла себе другого мужа, пока ездил. Сейчас мой дом здесь, — показал Василий на свою кабину.

— Дом на колесах? — улыбнулась Настя. — Поэтично звучит.

— Вот именно, что на колесах. Хочешь посмотреть?

— Уже смотрю.

— Ты вверх глянь, — предложил хозяин дома на колесах.

— А что это? Люк наверх? — удивилась Настя.

— Так точно. Можешь открыть, посмотреть, что там.

Настя привстала, приподнимая крышку.

— Ни фига себе, а я и не знала, что в машинах такое бывает, — удивилась она. — Почти целый этаж. А для чего это?

— Спать чтоб удобно было. Я же иногда с напарником езжу. Да на Западе это давно в порядке вещей. Это до России еще не докатилось.

— Да, в России все еще КамАЗы и МАЗы по дорогам катают. Костей не соберешь, когда проедешься на них по нашим русским дорогам.

Настя вдруг вспомнила недавнюю езду на «уазике». Ей показалось, что это было давно и не с ней, а с кем-то другим, из другой оперы. Дорога в выбоинах. Жесткое сиденье. Тряска и пыль.

Перед ней расстилалось гладкое шоссе, разрезаемое светом фар Васиной «скании», и не хотелось никуда выходить из этой теплой уютной кабины, в которой пахло каким-то приятным парфюмом. Вся атмосфера этого домика на колесах словно утверждала, что есть где-то нормальная человеческая жизнь с теплом и уютом и добрыми человеческими отношениями. Жизнь, которой Настя в одночасье лишилась. И даже не заметила, когда точно это произошло. Может, после того, как закончилось детство и началась взрослая жизнь с ее лживыми правилами игры.

— Слушай, Анастасия Григорьевна, полезай-ка ты наверх, и постарайся уснуть. Тебе самое время отдохнуть. А я тебя разбужу, когда нужно будет. Хорошо? Только ничего не бойся. Все будет путем, — глянул на нее Василий.

Настя невольно поежилась — ее желания исполнялись. Она боялась в это поверить. А вдруг что-то случится… и… Она вновь погладила пальцами животик Мантрэя… Настя и сама хорошо понимала, что скоро граница и уже скоро нужно снова делать выбор… как поступить.

— Хорошо, — согласилась она. — А как залезть?

— Подтянись на руках. Если не получится, я остановлю машину.

Настя забросила наверх сумку, подпрыгнула, подтянулась на руках — и оказалась этажом выше.

— Ты накройся там… одеяло где-то рядом, — сказал Василий.