— Нужно, вот и запомнил.

Чех без труда нашел на рынке место, где торговал Кисляк. Ему было лет двадцать пять, одет торгаш был как на картинке и источал аромат дорогого одеколона.

— Привет, — сказал ему Чех и улыбнулся, как старому знакомому. Впрочем, за знакомого себя он и выдал. — Не помнишь меня?

Кисляк сощурил глаза:

— Хоть на память и не жалуюсь…

— Мы как-то из Турции одним рейсом возвращались. Я знаю, ты бабочек вез.

Кисляк хмыкнул:

— Ну допустим. Только я их вроде никому не демонстрировал.

— Это не важно, — сказал Чех. — Главное, разбираешься в таком товаре. Потому у меня к тебе просьба: подскажи, сколько эта штука может стоить?

И он показал торгашу коробку с бабочкой.

Кисляк аккуратно поставил ее на прилавок, покачал так, чтоб солнечный цвет заиграл на черном бархате крыльев. Крылья вспыхивали золотом и изумрудом.

— Пару бутылок дам.

Чех улыбнулся:

— Я похож на лопуха? Прости, ошибся. Поверил, что ты можешь советом помочь. У меня ведь таких коробок целая партия, я бы тебе отстегнул как посреднику, если бы дельного покупателя предложил. Но на нет и суда нет. Бывай.

Кисляк тотчас положил ладонь на коробку:

— Не спеши. Может, я тебя за полного лоха принял, вот и прощупывал.

— Девок прощупывай.

Чех решительно взял коробку и повернулся было с твердым намерением уйти отсюда, но Кисляк сказал уже другим тоном:

— Ладно, постой тут минут пять, узнаю сейчас о покупателях. Как бабочку твою зовут?

— Читай, если латынь знаешь. — Чех ткнул пальцем в надпись на коробке.

— У меня, между прочим, пединститут за плечами, — улыбнулся Кисляк. — Там учили кое-чему. — Зашевелил губами, глядя на подпись, потом спросил: — Теперь честно скажи: из музея, ворованная?

— Чистая. Из-за хреновых обстоятельств мой дед, зоолог, коллекцию распродает.

— Так родственника с продавцом и надо бы свести.

Чех улыбнулся:

— Правильно по идее. Но, во-первых, моему деду под семьдесят, и не будет он по рынкам бегать, а во-вторых, если б он бегал, мы бы с тобой без барыша остались, так? В общем, звони кому хочешь, только я сейчас никого ждать не намерен, поскольку спешу. Не одними бабочками живу. Приду к вечеру, часов в пять, узнаю, что к чему.

— Сколько коробок продаешь и откуда бабочки?

— Десятка три. А бабочки — из Новой Гвинеи. И учти: торговаться не буду. Не устроит цена — от винта сразу. Сам найду покупателей.

В этот же день, в четверг, Лукаш в компании четырех крепких ребят дурачил публику на городском вокзале, обыгрывая зевак в кости. Менты не мешали, ментам хватило нескольких крупных купюр, и они делали вид, что не замечают кучки людей, крутящихся на бойком месте.

Часа в четыре Лукаш закончил играть и предложил своим помощникам проехать на загородную дату: отметить сорванный куш. А уже в семь вечера, перед тем как сесть в вагон поезда, он позвонил Бильбао и сказал, что по крайней мере завтра никто на помощь четырех крепких лбов может не рассчитывать. Квартет как минимум сутки будет вне игры.

— Бильбао, ты, если что, зови — я с удовольствием приеду.

Бильбао в этот вечер сидел у телефона. Он ждал звонков из разных мест. До Лукаша уже звонил человек, которого он так ни разу и не видел — тот, кто носил погоны и работал на Солодовых, и сам шеф.

Но первый звонок был от того самого милиционера.

— Вагиз получил снимки Пугачева с Виолеттой, я записал все, что он сказал после этого по телефону Пугачеву. Сплошной русский мат.

— И ничего, кроме мата?

— Ну почему же ничего. Сказал, что больше не хочет иметь с ним дела, и потребовал до понедельника отдать деньги. А если денег не будет, с гор спустятся его соплеменники и сотрут в порошок самого Пугачева и всю его банду — так сказал Вагиз.

Бильбао усмехнулся: именно такому варианту он и отдавал предпочтение.

— У тебя все? — спросил он.

— Не совсем. Пугачев тут же набрал номер Василия Егоровича. О чем они говорили, тебе лучше спросить у самого шефа. Потом он стал набирать номер Брута.

— Ну и?..

— Почему-то не дозвонился. Это даже для меня странно: Брут дисциплинированный, всегда отзывается на оклики хозяина.

— Ничего странного, — сказал Бильбао.

— Почему?

— По обстоятельствам.

На этом их разговор закончился, и Бильбао ждал теперь звонков от Солодовых и от Чеха. Солодовых вскоре позвонил и сообщил тоже в общем ожидаемое: завтра утром, то есть в пятницу, Пугачев свяжется с ним и скажет, куда подвезти деньги.

— Представляешь, я даже к черту не успел его послать — он трубку положил.

— Представляю, Василий Егорович. Скажите Рому, что через час вы с ним заедете сначала в банк, а потом он вас должен отвезти на вокзал. Через час банк еще будет работать?

— Ну да, он в восемь закрывается. Только что мне там прикажешь делать? Деньги снимать со счетов?

— Вы никуда не поедете, Василий Егорович. Вы должны только сказать это. Пусть Ром, сам того не ведая, на нас поработает.

— Понял. Прямо сейчас вызову его.

Бильбао взглянул на часы.

По всему выходило, что Чех и Толян уже должны были тоже звонить ему.

Но телефон пока молчал.

Чех, как и обещал, подошел к Кисляку примерно в то же время, в какое Лукаш вез четырех охранников из команды Брута в загородный дом. С Чехом были Толян и Захар Скрипач.

У стойки торгаша стоял высокий мужчина в темном тонком свитере, подтянутый, с широкими плечами.

— А вот и продавец, — сказал ему Кисляк.

Мужчина вначале посмотрел на сопровождающих Чеха и усмехнулся:

— С охраной, смотрю. Рассчитываешь, я столько бабок отвалю, что один не донесешь? Или чтоб сразу на троих сделку обмыли?

— Я только сухое вино пью, — сказал Чех.

Брут хмыкнул, потом перевел взгляд на сумку:

— Показывай товар.

Он долго держал коробку с бабочкой, явно любуясь ею, казалось, он вообще забыл, зачем здесь, и Чех не мешал ему, но все же решил проявить свои познания в области биологии:

— Райская.

— Парадисиа, — непонятно ответил Брут. — Послушай, а если у твоего родственника действительно гвинейская коллекция, то нет ли там приамуса? Тоже из орнитоптер, только зеленоватая?

— Есть и зеленые, и красные, только я в них не разбираюсь, — пожал плечами Чех. — Ты мне хотя бы на картинке ее покажи.