мальчик, попавший в классическую гимназию, если дойдет не далее 3-го класса, то положительно ничего не знает?»[114]

Карин Калверт в своей замечательной книге «Дети в доме» описывает такой эпизод. В гости к даме зашел некий Уильям Моррис со своей сестрой. «Когда его спросили, сколько у сестры детей, пораженный Моррис ответил: „На самом деле я никогда не спрашивал ее об этом“ и пояснил, что считает „детей гораздо более скучными, чем щенки или котята“»[115].

Дети — не люди. Дети — некие существа, которые в перспективе могут превратиться в людей.

Очень точно написал об этом замечательный драматург Вадим Коростылев в пьесе, посвященной Корчаку (напомню: здесь он назван Учитель) «Варшавский набат», о которой мы уже говорили.

«Вольф [немецкий учитель]. Герр учитель! Поймите! Дети — это только черновики. Каждый ребенок — это только черновик человека. Неудачные черновики выбрасывают, сжигают. Они не должны становиться достоянием.

Учитель. Черновики?.. Значит, вы тоже были когда-то черновиком? И вы полагаете, что получилось очень удачно, когда вас переписали набело? Вы уверены, что вы достояние?»[116].

За тридцать лет до этих событий, на фронте не Второй, но Первой мировой войны, Корчак вряд ли мог представить, какие ужасы ждут его самого и воспитанников его Дома сирот, когда его страну оккупируют фашисты. Однако протест против того, чтобы ребенка воспринимали как «черновик жизни», как недочеловека бурлил в нем уже тогда.

И книга «Как любить ребенка», если угодно, — выраженный протест против такого взгляда на детей.

Ребенок не готовится жить, а живет! — утверждает Корчак. — Причем подчас более интересной и насыщенной жизнью, чем взрослые.

Вадим Коростылев, хорошо изучивший не только жизнь, но и философию Корчака, пишет об этом, почти дословно цитируя Корчака:

«[Взрослые говорят: ] „Дети нас утомляют!

Надо все время

Опускаться до их понятий.

Опускаться,

Наклоняться,

Сгибаться,

Сжиматься…“

Но мы не от этого устаем.

А от того,

что надо подниматься

до их чувств.

Подниматься.

Становиться на цыпочки.

Тянуться.

Чтоб не обидеть»[117].

7

А Януш Корчак продолжал бороться с таким взглядом. Биться за уважение к ребенку, за признание его человеком.

Послушаем Корчака. Поговорим с ним, если захочется.

«Игры не столько стихия ребенка, сколько единственная область, где мы предоставляем ему более или менее широкую инициативу. Лишь в играх ребенок чувствует себя до некоторой степени независимым. Все остальное — мимолетная милость, временная уступка, на игру же у ребенка есть право».

«Взрослым кажется, что дети не заботятся о своем здоровье: если за ними не смотреть, они повыпадали бы все из окон, потонули бы, попали бы под машины, повыбили бы себе глаза, поломали бы ноги и позаболевали бы воспалением мозга и воспалением легких, — и уж сам не знаю, какими еще болезнями. Нет. Детям совершенно так же, как и взрослым, хочется быть здоровыми и сильными, только дети не знают, что для этого надо делать. Объясни им, и они будут беречься».

«Хороший ребенок. Надо остерегаться смешивать хороший с — удобным».

«Ребенок не почва, вспаханная наследственностью под посев жизни; мы можем лишь содействовать росту того, что дает буйные побеги еще до первого его вздоха. Известность нужна новым сортам табака и новым маркам вина, но не людям».

«Если поделить человечество на взрослых и детей, а жизнь — на детство и зрелость, то детей и детства в мире и в жизни много, очень много. Только, погруженные в свою борьбу и в свои заботы, мы их не замечаем, как не замечали раньше женщину, крестьянина, закабаленные классы и народы. Мы устроились так, чтобы дети нам как можно меньше мешали и как можно меньше догадывались, что мы на самом деле собой представляем и что мы на самом деле делаем».

«Быть может их [прав ребенка] больше, я установил три основных:

1. Право ребенка на смерть.

2. Право ребенка на сегодняшний день.

3. Право ребенка на то, что он есть. <…>

Первое, неоспоримое право ребенка — высказывать свои мысли, активно участвовать в наших рассуждениях о нем и приговорах. Когда мы дорастем до его уважения и доверия, когда он поверит нам и сам скажет, в чем его право, загадок и ошибок станет меньше»[118].

8

На лекциях я всегда цитирую Корчака, и когда говорю о праве ребенка на смерть — реакция всегда одинаковая: сначала — шок, потом вопрос: «Что это значит?»

На этот вопрос есть несколько ответов. Мне ближе всего следующий.

Дай Бог нашим детям прожить еще много-много лет.

Но ребенок — это человек. Увы, он может умереть. Поэтому вывод о том, что каждый день нужно жить, как последний, к нему имеет непосредственное отношение.

Мы очень любим говорить: «Надо жить сегодняшним днем», — не думая, что этот, абсолютно справедливый вывод имеет отношение и к нашим детям.

Ребенок имеет право на смерть — это значит, в сущности, что ребенок имеет право жить сегодня полноценной жизнью, не ожидая, будто она начнется когда-то, когда он вырастет.

Ребенок живет сейчас, потому что завтра у него может не случиться. Так устроен мир. И взрослые не имеют права не иметь это в виду.

9

Рассуждения Корчака шли абсолютно вразрез с общепринятыми в то время взглядами на воспитание детей.

Корчак: «Биение крохотного, словно персиковая косточка, сердца — эхо твоего пульса. Твое дыхание несет кислород и ему. Одна кровь течет и в нем, и в тебе — и не единая алая капля крови еще не знает, останется она твоей или его или прольется и умрет, как дань, взимаемая таинством зачатия и родов»[119].

Калверт — исследователь, изучающая отношения к детям в XIX — начале XX века: «Люди полагали, что дети, еще не имея ни разума, ни чувств, ничего не ощущают, подобно растениям. Некоторые родители воспринимали младенцев как совершенно отличных от себя, решительно и настораживающе „других“ и не способны были на глубокое сочувствие ребенку»[120].

Поэтичный, прекрасный Корчак: «Мотылек над пенным потоком жизни… Как придать прочность крыльям, не снижая полета, закалять, не утомляя? Собственным примером, помогая советами, словом и делом? А если он отвергнет?»[121]

Калверт: «…родители заботились о том, чтобы их дети избегали жирной, пряной и острой пищи, мяса с кровью, чрезмерно