— Я не понимаю, о чем вы.

— Договор о добровольном присоединении к СССР, — нетерпеливое удивление осваговцу тоже удалось отлично. — С нашей стороны его подписали вы и одобрила Дума, а кто подписывал с советской? Мы не можем найти ни одной копии документа…

Под шорох колес в гостиную въехал Хуа на сервировочном столике. Поэтическая гипербола: конечно, он катил столик перед собой, а не ехал на нем, просто мягкие тапочки китайца ступали так мелко и неслышно, что казалось — столик едет сам, а Хуа плывет за ним по воздуху. Артем на ходу поддел стакан с крепким чаем и бисквит. Времпремьер вцепился в чашку, как девушка перед ландскнехтом — в свой пояс целомудрия. Флэннеган небрежно поставил свой чай на стол, демонстрируя, что по важности это не сравнимо с ответом врем-премьера.

— Этот документ не был подписан, — тихо сказал времпремьер. — Мы только рассматривали соглашение, советский посол отвез его в Москву еще в январе, но дальнейшие переговоры заглохли.

— То есть, — осваговец наморщил лоб, — вторжение советских войск осуществлено не на законных основаниях?

Верещагин от неожиданности одним глотком ополовинил чашку. Пищевод завязался узлом: была и такая пытка в средние века — накачивать человека горячей водой…

— Это очень скользкий вопрос, господа, — стушевался премьер.

— Оставьте его Флэннеган, — прохрипел Артем. — Вы же видите: это политик. Из той породы, от которых никогда не дождешься «да» или «нет».

И вновь Флэннеган его не перебил.

— А вы так просто даете однозначные ответы на все вопросы? — старик обернулся к нему. — Ни виляния, ни уверток? Так скажите, юноша, когда вы еще не знали, что вторжение незаконно, это остановило вас? Вы подумали, чем может обернуться восстание форсиз? Не для вас лично — для страны?

— Я не для думания форму надел, — отрезал Артем. — Я присягу дал: если на страну нападут, брать оружие и идти драться. На страну напали. Мне что — в кабинет министров звонить и интересоваться, а законно ли мне руки крутят?

— Звонить в кабинет министров — это дело генералов.

— Генералов, господин премьер, уже всех вывезли к тому моменту. Пришлось капитанам их работу делать.

— И вы думаете, что справитесь?

— А тут и справляться нечего. Начать и кончить. Только нужно как-то страну держать на плаву, а это должен делать человек, представляющий законную власть.

Виктор Степанович улыбнулся.

— Молодой человек, а что мешает вам взять эту власть в свои руки? Если армия пошла за вами — неужели к вам не прислушаются западные политики? Ей-богу, «Верещагин» звучит не хуже, чем «Пиночет». Вы уже один раз наплевали на волю народа, совершенно ясно выраженную голосованием. Отчего же вам не сделать этого во второй раз? И в третий, если понадобится, оправдываясь исключительно верностью долгу и присяге?

Верещагин разозлился уже по-настоящему.

— Слушайте, вы! Только что, когда мы вперлись в ваши частные владения, на защиту одной трусливой старой задницы встали двадцатилетний парнишка, его только что родившая жена и китаец, из которого песок сыплется. Не спросив ни у кого, есть у них право тыкать стволом в работника ОСВАГ или нет, не зная, кто мы, ребята просто встали, взяли оружие и пришли сюда защищать свой дом. И каждого из них я уважаю в десятки раз больше, чем вас, чьей обязанностью было защитить Крым, и кто его просрал. Я смотрю на вас и вижу не премьера, доктора наук, уважаемого человека, а дезертира и труса. Хорошо, я послушаюсь вашего умного совета. Вернусь в армию и скажу, что теперь я главный и беру всю ответственность на себя. Два раза не расстреляют. А вы останетесь здесь и будете каждый день смотреть в глаза этому мальчику, этой девочке и их ребенку. Прощайте, господин премьер, видеть вас я больше не хочу. Идемте, Флэннеган, пусть он остается здесь и жует на завтрак свои принципы.

— Полковник, я немного задержусь, — Флэннеган выглядел довольным. — Подождите меня на террасе, я скоро присоединюсь к вам.

— Бросьте! Это все дохлый номер: есть такие люди, которым плевать на весь свет, главное, чтобы ручки остались чистенькими. — Верещагин чувствовал себя так, будто совершил марш-бросок и выдержал спарринг.

— Я прошу у вас десять минут.

— Ладно, — Артем вышел на террасу, спустился в патио, обогнул бассейн и оказался у калитки в сад, откуда открывался вид на бухту и склоны Святой Горы.

Так вот, где ты вырос, Гражданин Кейн. Вот, где ты вынашивал и рожал свои прекрасные идеи. Чудесный садик, полудикий ландшафт, райская долина и лоно бухты. В таком месте и я, возможно, вырос бы прекраснодушным идеалистом.

Невнятным бормотанием через фильтр раздвижной стены доносился разговор. Сейчас Флэннеган его дожмет. Арт нащупал в кармане офицерскую книжку. Флэннеган дожмет кого угодно…

Сзади послышались шаги и сопение, пахнуло табачным дымом. Мальчишка нетренированный, да еще и курит.

— Извините, сэр, — начал он.

— Я тебе не сэр, так меня могут называть только подчиненные. А это право надо заработать.

— Я… не знаю, как к вам обратиться. Я просто подумал: нужно, чтобы вы дождались утра. Ночью по этой дороге не езда, а раз с вами будет Виктор Степанович…

— А он что, будет с нами?

— Да, он только что мне сказал, что возвращается в Симфи. Но не сейчас. В семь утра. Ваш осваговец сказал, что вы не очень торопитесь. Вы разрешаете им остаться до семи?

Верещагин удушил свой смех в колыбели.

— До семи — разрешаю.

— А где вы будете спать?

— Где скажешь, Антон. Ты здесь хозяин.

— Здесь хозяин — папа, — мальчишка помрачнел. — Пойдемте…

* * *

Завтрак был самый простой: сваренное вкрутую яйцо и стакан молока. Хлеба в доме не было, поэтому Памела хрустела корнфлексом. Детеныш лежал у нее на животе, растопырившись лягушонком. Антон изображал в дверях кариатиду.

Арт наблюдал за этой мизансценой сквозь стекла веранды, цедя молоко из толстозадого стакана для виски и слушал, как в одном из закоулков его души, поджав хвост, скулит одиночество.

Что ж ты стоишь столбом, белобрысый балбес, подойди к ней и возьми кроху. Что у тебя за мина на лице, ты же должен быть счастлив, дурашка, ты должен с ума сходить от того, что сумел обмануть смерть, сумел протянуть руку через порог, сотворил единственное чудо, которое по-настоящему доступно человеку. Прикоснись к нему.

Памела подняла голову и улыбнулась своему мужу, отцу ее ребенка. Все-таки мальчик, ужасный мальчик, по-мальчишески ревнующий к другому мальчику… Ну наконец-то! Оставил свой косяк, сел напротив, принял ребенка на грудь. Все-таки небезнадежный паренек. Просто от легкой жизни слишком поздно взрослеют мальчики из хороших врэвакуантских семей.

И тут Верещагин подумал о том, о чем не мог не подумать, о чем думал за последнее время не раз и о чем предпочитал не думать вообще, потому что мысли эти саднили куда сильнее, чем все швы, вместе взятые. Каховка. Какое странное совпадение: мы оба, примерно в одно время, в Каховке. Только у нас все по-разному, потому что ее Каховка настоящая, и огонь, и смерть там настоящие…