Не успела кончить инокиня Марфа своей речи, как вбежал стольник и оповестил о приходе духовенства и бояр – хотят перед очами царя предстать.

Седобородый боярин Шереметев, пожилой, но крепкий князь Бахтеяров-Ростовский, величавый, бледноликий архиепископ Феодорит, мужественные троицкие иноки архимандрит Дионисий и келарь Авраамий спешно вошли в келью. Подав благословение, радостно молвил владыка:

– Радуйся, благоверный князь Михаил Федорович! Радуйся, старица благочестивая, живоносная ветвь царственного отпрыска! Добрые вести пришли из стольного града Москвы. От бояр, князя Федора Ивановича Мстиславского со товарищи гонец прибыл. Положили бояре и завтра на соборе постановят: бить челом тебе, государю, чтоб на Москву ехал. А про воровство уговорились атаманы и казаки меж собою через день станицы и таборы смотреть, воров ловить да карать. В том же бьют челом воеводы князья Трубецкой да Пожарский. Ныне воровских людей до буйства не допустят. Об одном молят все ради Христа – ехать бы тебе, государь, на Москву не опасаясь.

Просветлело царское лицо. Благоговейно взглянул он на Богоматерь и молвил людям московского посольства:

– Обряжайте поезд. Завтра же на Москву едем.

Избрание на престол Михаила Федоровича Романова

Художник Г.И. Угрюмов

Тридцатого апреля встретили царя посланники собора бояре Воротынский, Морозов, окольничий Мезецкий, дьяк Иванов. Застали они юного государя в середине пути от Троицкой обители к Москве – в селе Братовщине. Передали они царю челобитье бояр, воевод, всего народа… И 2 мая царь Михаил Федорович был уже в Москве.

Царь свято чтил Феодоровскую икону Божьей Матери, украсил ее драгоценным окладом, даровал костромскому собору великие льготы.

Хотя старая Москва и не знала кровожадных уличных дуэлей, какие затевали в Европе знатные господа, но жизнь от этого не становилась более чинной. Охранение порядка среди крикливой толпы, заполнявшей московские торговые площади, было нелегким делом, и рядовые старосты и объезжие головы, пытаясь унять особо горластых и задиристых, получали в ответ лишь еще пущую брань и угрозу побоища. Благочиние нельзя было водворить даже среди безместных попов, собиравшихся в ожидании найма для богослужения у храма Василия Блаженного и на Крестце – на Спасском (Фроловском) мосту. Озорную московскую толпу не мог унять даже стрелецкий караул Кремля.

Боярин князь Федор Иванович Мстиславский только что прикорнул, укрывшись шубой в теплых дворцовых сенях на широкой лавке, как его тронул за плечо постельничий Сулешев.

– Эй, князь! – тихонько окликнул он его. – Вставай-ка, государь тебя кличет!

Мстиславский, охая, поднялся с лавки, накинул свою золототканую шубу и пошел, оправляясь на ходу, в глубь хором. Палату за палатой проходил он, неслышно ступая по мягким кизылбашским коврам и думая, зачем бы это мог позвать его царь.

Но вот и царская опочивальня. При свете гаснущей лампады видна обитая сукном низенькая дверка с округлым верхом. Белыми полосками протянулись поперек нее луженые прорезные петли. Князь приостановился, расправил длинную седую бороду и чуть взялся за скобку, как из глубины покоя его спросил тихий голос:

– Ты ли это, князь Федор Иванович?

– Приказал звать меня, великий государь? – отворяя дверь, сказал Мстиславский и, низко склонившись, чуть не касаясь пола длинными рукавами шубы, остановился на пороге.

Царь Михаил Федорович лежал, облокотясь на приголовок, на укрытой мехом скамье, в углу между печью и продольной стеной. Чуть приметным движением руки подозвал к себе боярина и тихо молвил:

– Печаловался нам владыка-патриарх, много-де скоморохов, песельников, гусельников, домрачеев и глумцов всяких пришло в Москву на праздник. Станется, они и о великих днях будут блазнить людей своими бесовскими позорами. А люди – что!.. Недаром святой Ефрем Сирин поучает: «Господь через пророки и апостолы зовет нас, а враг рода человеческого зовет гусльми и песньми неприязненными и свирельными. Бог вещает: «Приидите ко Мне вси» – и никто не двинется. А дьявол заречет: «Собор» – и охотных людей великое множество. Заповедай пост и бдение – все ужаснутся и убегут. А скажи: пирове ли, вечеря ли, песни приязны – то все готовы будут и потекут, аки крылаты…..»

По мере того как говорил государь, тихий взор его разгорался, голос становился громче, тонкая белая рука взволнованно дергала соболью оторочку атласного покрывала.

– И по тому челобитью святейшего отца и богомольца нашего патриарха, – продолжал государь, – указываем мы тебе, князь Федор: взять сколько надо стрельцов и идти на заезжий двор в Зарядье. Там, сказывают, собираются те потешники еженощно. И, сыскав их, велеть идти с Москвы куда похотят. А будет кто из них ослушен, тех бросить в яму и держать накрепко за сторожей до указу. Ступай! – отпустил боярина государь.

Тот еще ниже склонился, касаясь пола правой рукой, и повернулся, чтобы выйти, но его остановил голос царя:

– А в выход тайный идти со мною намест тебя Матвею Годунову.

– Твоя воля и милость, а я вечный холоп твой, великий государь, – ударив челом, сказал князь в ответ на последнее царское повеление и вышел из покоя.

Снова шел он по знакомым переходам и покоям дворца, направляясь в сени.

Спустившись в подсенье, он передал очередным жильцам о царском наказе Годунову, велел позвать пятерых стрельцов, а сам пока что опять пошел в сени и прилег на лавку. Но не спалось князю: обида и жалость наполняли его душу. Вспомнилось ему, как ото всех терпели скоморохи. Часто били их батожьем по приказу, кого хочешь, от воеводы до подьячего. А бывало и то: зазовет их к себе целую ватагу какой ни на есть боярин, заставит потешать себя, играть песни. А будут они уходить, не только ничего не даст, а отнимет и то, что они собрали, ходя по миру, да еще и поколотит. И вот этих-то людей, и без того обиженных и убогих, князю Мстиславскому надо ловить со стрельцами и гнать из города, словно разбойников или татей.

Боярин.

Художник К.Е. Маковский

Утомленный этими думами, боярин наконец задремал, а потом и заснул крепко. Его разбудил густой звук колокола, шаги и суетня, поднявшаяся во дворце. Палаты были теперь освещены, в подсенье и сенях собирались бояре, окольничьи, стольники. Все в золотых шубах – государь скоро должен был идти в церковь…