В тревоге, что опоздал с исполнением царской воли, князь, еле оправившись, всполоснул лицо и руки ледяной водой из кувшина и вышел на двор.

У ворот князя встретили дожидавшиеся стрельцы. Он передал им царскую волю, и скоро вереница людей в долгополых кафтанах и белых шапках, лязгая перекинутыми за плечи бердышами, двинулась через Кремль. Князь за воротами государева двора сел в крытые медвежьей шкурой сани и поехал сзади.

Вот миновали боярские дворы, прогремели тяжелыми затворами Фроловские ворота. Переехали кремлевский мост с поповским Крестцом, и открылась широкая площадь.

Здесь народ двигался и толпился кучками, словно была не ночь, а день базарный. Больше всего тут было нищих и убогих, спешивших на церковные паперти и на путь государева милостивого хода.

Близ моста на площади, у малой деревянной часовенки, собирался народ. В открытые двери виднелись сотни тонких жертвенных свечей, горевших перед иконами. Синий дым кадильный волнами вырывался на волю и плавал в морозном воздухе. Часовня уже давно была полна и не вмещала богомольцев, а люди все подходили и подходили.

Проезжая следом за стрельцами, князь Федор Иванович Мстиславский все это видел, и все смутнее и смутнее становилось у него на душе.

Стрельцы впереди князя шли тихо и так добрались до Зарядья. Прохожий, спешивший к заутрене, указал им двор заезжий. Подошли и ударили в ворота. Долго никто не отзывался, только где-то в глуби псы заливались лаем. Под конец, когда уже от грохота всполошилась вся улица, засов отодвинула какая-то старуха. Осветив фонарем ратных людей и боярина в большом наряде, она с перепугу заголосила. Стрельцы оттолкнули ее с дороги и, взяв фонарь, пошли в большую избу-поземку. Там было чадно от лучины, по лавкам валялась какая-то рухлядишка-одежонка, на стене, зацепленные тесьмой за гвозди, висели гусли, домры. На столе и подоконниках лежали дудки да сопели. Тут же были две-три хари (маски).

– А где же твои стояльцы? – указывая на эту скоморошью снасть, спросил боярин старуху.

– Не ведаю ничего, кормилец, – отвечала та, запинаясь со страху на каждом слове.

– Как не ведаешь? – сдвигая седые брови, загремел князь Федор Иванович. – Сама про скоморохов держишь пристань, а не ведаешь, куда подевались?! Гей, люди!

Кулачный бой.

Художник М.И. Песков

Хозяйка повалилась на колени.

– Постой, батюшка, не гневайся, милостивец-государь боярин! Все скажу тебе по правде.

– Ну!

– Приходил, вишь, вечор к нам с Крестца поп Прокофий, и рядились с ним захожие люди, мои стояльцы, чтобы ему на ночь служить про них утреню в часовне у ворот Фроловских… Вот туда, станется, и ушли все, кормилец.

– А много ли их у тебя пристало?

– Да, правду молвить, не считала. Много, пожалуй, человек до ста. Во обеих избах ночевали.

– Ну, добро! – молвил, выслушав старуху, боярин и велел своим людям идти назад, на площадь к часовне.

А сам думал: «Вот оно как! Утреню попу заказали. Станется, их я и видел у часовни».

Пропустив вперед стрельцов, князь замешкался в избе. Старуха, хозяйка скоморошьего притона, остолбенела, когда он вынул из глубокой зепи (кармана) своей золотной шубы горсть серебра и высыпал ей в руки.

Опять пошли рядами по темным улицам стрельцы и в тишине звякали бердышами. Еще издали ярко засветилась во мраке на конце

площади приворотная часовня. Темная толпа по-прежнему стояла перед нею. Видно было, как склонялись головы в молитве, и еле слышно доносилось стройное пение…

Подъехав, князь спустился из саней. К нему подошел стрелецкий пятидесятник и спросил, указывая на толпу богомольцев:

– Всех, что ли, брать будем али по разбору?

А в сермяжной толпе чистые голоса в это время истово и стройно пели рождественскую радостную песнь: «Христос раждается, славите. Христос с небес, срящите. Христос на земли, возноситеся…..»

И вознеслась мысль князя от земного ввысь, к небу. Туда, где сияли бесчисленные звезды. Страх царского гнева и опалы отодвинулся куда-то и не томил больше душу.

– Не можно людей брать с молитвы, – твердо сказал он стрельцу. – Ступайте!

Пятидесятник отступил и скоро увел своих людей, а князь, сняв шапку, замешался в толпе богомольцев. Все кругом оглядывали его наряд и дивились.

Склонился боярин перед празднично сияющей часовней, где в латаной крашенинной ризе служил крестцовый поп Прокофий; и молился жарко, со слезами, стоя рядом с нищими и потешниками-скоморохами.

Благовещенский собор

Не смолкая, из этой темной толпы неслись к высокому небу торжественные и радостные песнопения. И казалось, там, в бездонной вышине, внимали им ясные звезды и, словно ангелы, смотрели на людей кроткими очами…

Так простоял князь всю утреню на морозе перед часовней. Когда в конце службы раздалась песнь великого славословия: «Слава в вышних Богу, и на земли мир», – он опустился коленями прямо на утоптанный снег.

Возвращаясь во дворец, Мстиславский у соборов настиг милостивый ход государя. Бесстрашно подошел он к царю и упал на колени.

– Положи гнев свой на ослушного холопа, великий государь, – сказал он, касаясь челом земли.

Темное облако на мгновение затуманило взор царя, а шедший рядом Матвей Годунов стал радостен и светел.

– Скажи, в какой вине винишься ты, князь Федор? – кротко спросил Михаил Федорович, приподнимая за плечо Мстиславского с земли.

– Твоей воле, великий государь, ослушен. Как ты указал, не взял скоморохов. А застал я их, государь, на молитве заутренней у часовни и с ними славил рождавшегося Бога.

Облако сбежало с очей царя, и взор его снова засиял радостью и светом.

– Воистину в том нет твоей вины, – сказал он князю. – Благо и тем потешникам, что горазды не в одних забавах, а умеют славить истинного Бога. Ужо я умолю за них владыку-патриарха…

Могучий звук колокола с Ивановской колокольни прервал слова государя. Начался благовест к обедне. Михаил Федорович, опершись на руку Мстиславского, пошел во дворец. Матвей Годунов следовал сзади, и лик боярина был темен.

Несмотря на ранний час, улицы Москвы уже пробудились. Открывались лавки, раскладывались товары на ларях. Громоздкие экипажи бояр и других знатных людей направлялись на поклон государю. Доехав до дворцовой ограды, несмотря на возраст и высокое положение, все пешком идут через двор – уважение к царскому дому не дозволяло подъезжать к крыльцу.