Макаренко подняла гильзы от «Кедра», захватила из соседней комнаты санки с досками и начала спускаться вниз. И через пролет застыла от увиденного.

Тут же вспомнился разговор мужиков и цель их путешествия в пригород.

– Твою мать! – прошептала Сова. – Как красиво и… вовремя!

Площадкой ниже мужики прислонили небольшую, но пушистую и самую настоящую елочку!

– Беру? – спросила Макаренко, ни к кому не обращаясь. – Конечно, беру!

Девушка аккуратно погрузила маленькое деревце поверх досок, перевязала бечевкой и стала спускаться дальше. Настроение у нее сразу поднялось. Праздник на носу, и елка как нельзя кстати. Единственная проблема в Руслане – Макаренко пока не удалось его вылечить.

* * *

В эту странную зиму снега выпало очень мало. Насколько помнила Сова, метель продержалась два-три дня, застав их с Русланом в пути. А потом северный ветер прогладил, отутюжил слежавшийся снег, превратил его сначала в наст, а потом и вовсе в лед, которым сейчас было покрыто почти все: от стен пятиэтажек до дорог и ступенек. Особенно занимательно лед выглядел на еще целых окнах и проводах. Их будто оплавили, и теперь окна словно стекали вниз под действием низкой температуры и северного ветра.

Макаренко скатила санки с дровами и елью по обледенелым ступенькам в подвал хорошего двухэтажного брошенного дома, больше похожего на миниатюрный замок. В очередной раз поблагодарив создателя и хозяина уютного подвала, будто специально обустроенного для холодной зимы, Софья отворила сначала одну тяжелую металлическую дверь, затем вторую, и вошла, втащив сани. Девушку тут же с головы до ног обдал жаркий воздух, отчего Сова принялась скидывать неприятную холодную одежду, выстуженную ветром.

Из темного угла раздался стон, что говорило о нормальном состоянии мальчика. После двух месяцев борьбы за жизнь Руслана Софья была готова однажды по возвращении обнаружить его бездыханное, побежденное неизвестной болезнью тело, поэтому любой стон, шорох или вздох сообщали девушке, что мальчик жив.

Это было единственным, что пока радовало Макаренко. Остальные планы оставались под вопросом. Месть, которой так жаждала девушка, откладывалась до того дня, когда Озимов не только вернется из бессознательного состояния, длящегося второй месяц, но и сможет самостоятельно передвигаться. Сова, конечно, могла претворять план мести в жизнь и во время болезни Руслана, но что с ним будет, если Макаренко потерпит фиаско? Сдохнет в одиночестве и темноте подвала? Нет, так не пойдет. Она не бросит мальчика.

Сняв верхнюю одежду, Софья зажгла несколько лучинок по углам подвала и пару – над кроватью больного. Вспотевший мальчик иногда дергался во сне, мычал и говорил бессвязные слова и фразы. Макаренко обтирала его целиком раз в сутки и поила мясным бульоном, приготовленным из крыс, пойманных в городе. На хорей девушка старалась не охотиться. Слишком большая туша, они с Русланом столько не съедят, а остатки придется прятать, чтобы не привлечь внимания нефтяников. Лучше и безопасней пока мелкие крысы. Соорудить ловушки – дело получаса, а «урожай» потом можно собирать долго. Слишком велико поголовье этих зверьков в городах, да и ловушки, расставленные в укромных уголках подвалов, менее заметны для людей, чем ямы и силки для хорей.

Когда Софья первый раз раздела бессознательного Руслана, то поразилась огромному количеству шрамов у ребенка. Протирая мокрой тряпкой дрожащую кожу, Макаренко, кроме крестообразного шрама на месте пупка, обнаружила еще множество отметин по всему телу. Маленькие шрамы-пуговки, будто в тело мальчика много раз втыкали острые предметы. Сова не могла представить, кто такое проделал с Русланом и зачем надо было так его мучить. Судя по этим шрамам, тот в далеком детстве перенес ужасающие пытки, но пока поведать о них не мог. А Макаренко не настолько хорошо знала подростка, чтобы прямо спросить его об этом.

Однажды, когда Озимов бредил дольше обычного и произносил повторяющиеся и ничего не значащие фразы, вроде «Ты будешь с нами», «Скоро», «Один из нас», Макаренко задала вопрос о шрамах, но мальчик ее не услышал, продолжая метаться на промокшей от пота койке. С тех пор девушка и не старалась узнать о пытках, отложив вопросы до момента, когда Озимов придет в себя.

Нечто похожее на пыточную камеру девушка видела в бункере Кизляка под монастырем в Переславле-Залесском. Холодные, металлические столы, странные колющие и режущие инструменты рядом на столиках, огромные прозрачные сосуды, где мог поместиться взрослый человек, и пластиковые трубки с длинными и полыми стальными иглами, предназначение которых оставалось загадкой. Именно они могли оставить на теле Руслана похожие следы, но, как знала Софья, Озимов родился в Юрьеве-Польском, никогда свой город не покидал и Переславль-Залесский не посещал. Именно поэтому для девушки происхождение ужасных шрамов оставалось загадкой. Ведь в Юрьеве вроде не пытали детей и не экспериментировали на живых людях. Или пытали и экспериментировали? Только травма ребенка оказалась настолько глубока, что он не будет рассказывать об этом первому встречному, а Софья к его ближней родне явно не относилась.

Ну ничего, вот очнется – и Макаренко попробует разговорить мальчика. А он очнется, обязательно придет в себя, просто надо еще подождать.

Однажды отец отправил Сову в Вологду за новогодними игрушками. Вроде и не до Нового года было в такое время, вроде и опасно, но отец почему-то не мог забыть про этот праздник. Он вообще считал, что если есть семья, то должны быть и семейные праздники, основным из которых и был Новый год. Поэтому и послал дочь одну в опасный город – во-первых, для пополнения запасов вечно бьющихся игрушек, во-вторых, для отработки действий в городских условиях. Ну, а в-третьих – чтобы дочь не пугалась городов, ведь она никогда не бывала за пределами окружающего их дом леса.

Конечно, девушка справилась. Она прошла по Вологде, миновав все бандитские шайки, действующие в черте города, пообщалась со многими гражданскими, предлагая им взамен игрушек мясо и шкуры, добытые охотой в лесах вокруг дома. Набрала целый ящик хрупких и ярких разноцветных шариков и других драгоценных, поднимающих настроение фигурок, которые вешали на елку, чтобы создать атмосферу праздника, и благополучно вернулась домой.

Но то, что Софья увидела тогда в одной городской семье, поразило девушку до глубины души.

– У нас ничего нет, – понуро сказала худая женщина с серой кожей и потухшими глазами. Она выглядела истощенной и давно голодающей.

– А что с ней? – спросила Макаренко, кивнув в угол бедной и грязной комнаты. Там, на койке, закутанная в несколько одеял, лежала девочка. Неподвижная и бледная, словно уже давно умершая.

– Спит и не просыпается уже четвертый месяц, – ответила женщина. – Я за ней ухаживаю. Мою, кормлю отварами. Но она не просыпается…

– Она не мертва? – спросила тогда Сова, ничего не понимающая в болезнях.

– Что ты, дочка! – замахала руками мать. – Что ты! Не говори так! Это состояние называется «кома» и может длиться годами.

– И вы так и будете ждать, пока она не придет в себя? – удивилась Софья. – А если не придет?