родители до пенсии за твои художества расплачивались? Я сейчас папе все расскажу!

— Коля, ты только посмотри, ваш хлопец сейчас чуть иномарку не раскурочил, — обратилась она к молодому человеку в тёмных очках, сидевшему неподалёку с кружкой пива рядом с сероглазой миловидной шатенкой.

У Бисера зазвонил телефон. Он молча послушал, сказал: «Спасибо, я так и думал. Очень тебе обязан». И простился.

— Ма-а-а-а, — орал возмущённо малыш, болтая ножками, — одя-я-я-я-й меня маме-е-е-е! Хотю к мами-и-и-и!

«И я хочу, — с отчаянием вдруг подумал Петрусь, — к маме хочу ужасно и как можно скорей!»

Глава 24

Раскрасневшаяся Катя сновала из кухни в столовую. На столе уже топорщилась льняная накрахмаленная скатерть и искрились в свете тяжёлой люстры хрустальные бокалы «с алмазной гранью». В хрустальном же графине с каплевидной пробкой ожидала гостей густая тёмно-рубиновая вишнёвая наливка. Рядом в небольших стеклянных штофах расположились настойки числом не меньше пяти.

Кирилл сразу по приходе с деловым видом направился с Петей прямо в кабинет. По дороге он ласково, но серьезно сказал.

— Катюша, нам вдвоём надо поговорить. Через полчаса разбор полётов, не возражаешь?

Однако не удержался, увидев знакомую с юности картину и восхищённо ахнул.

— Ты подумай, ну всё как раньше! Рябиновая — раз! На берёзовых почках — два! Перцовку вижу, лимонную… Э, пойдём скорей лучше, Пётр.

Дверь они, впрочем, не закрыли. И Катя, пробегая мимо, поняла по обрывкам разговоров и междометиям, что Бисер обстоятельно и тактично рассказывал её сыну всё, что знал. Она расставляла тарелки и серебряные приборы, до блеска начищенные зубным порошком, когда до неё донёсся Петин голос:

— Кирилл Игнатьевич, я же не знал!

— Теперь ты знаешь! Был суровый ответ. Наступило молчание. А потом снова отважился Петька.

— А что Вам Акакий сказал, и кто этот тип, что ко мне пристал?

— У нас с тобой десять минут осталось. Предлагаю поболтать о том о сём, а криминальную часть я Вам обоим с мамой доложу, чтобы не повторяться.

Кате надо было срочно на кухню, где в духовке жарилась утка. Она нашпиговала польскую белую птицу антоновкой, зашила толстой ниткой и обложила круглой мелкой молодой картошкой. Вся эта композиция шипела и румянилась в глубоком противне, и по квартире разлился уже изумительный дух печёных яблок.

«Криминальную часть», — повторила она про себя, — значит, это только начало. А почему мне не страшно? Что они мне сейчас оба расскажут, эти мужчины, старший и младший? Эти мужчины… Теперь нужно будет бояться за них обоих! Ясно как День, Кирилл не намерен отступить, и похоже, воспитание уже началось.

— Так, хорошо, это потом. Попробуем поиграть чисто женскую роль. На закуску я им сейчас селёдку подам, мои фирменные маслята с моховичками, красную рыбу и летний салат.

Она выставила на поднос керамические вазочки, снова полила утку соком и отправилась обратно в комнату. Голоса из кабинета звучали уже громче и куда веселее. Они азартно обсуждали что-то, и Катя с удовольствием прислушивалась к ним с новым для себя тревожным и радостным чувством.

— Значит, ты голосуешь за конвергенцию? Вовсе не глупо. Был такой Джон Кеннет Гэлбрейт. Между прочим, совсем недавно умер.

— А я слышал, вернее, читал. Это который «Общество потребления» написал? У нас в университете экономический семинар был. Туда, кстати, разные люди ходили. Всех цветов, не только из МГУ. Этот Гэлбрэйт был профессором в Гарварде.

— А ты не там «лимоновцев» встретил? Да и сам не вступил ли?

— Я хотел. Но подумал о партийной дисциплине, об обязанностях, последствиях… Я ведь почти юрист. Смешно, да? Нет, не хочу партий. Да бог с ним. Вы начали про Гэлбрэйта, а я перебил.

«Он просто смотрит Стеклярусу в рот», — с некоторым даже испугом подумала Катя. Между тем разговор продолжался. Снова вступил Кирилл.

— А Гэлбрэйт, как ты, думал, что всё зло в монополиях. Тогда для него главным демоном «Дженерал Моторс» была. И серьёзные дяди прислушивались к Гэлбрэйту в шестидесятых-семидесятых годах. Например Кеннеди, а за ним Линдон Джонсон. Социальную справедливость он очень важной считал и тут надеялся на пособие.

— Я ещё помню, что сам он последователем такого Кейна был! Это уже Петрусь…

— Нет, его звали Джон Кейнс. Гэлбрэйт его в Англии в Кембридже слушал. Мы с твоей мамой однажды крепко поругались на политэкономические темы. Это как раз при Джонсоне. Тот сам по убеждениям был самым настоящим социалистом. И не забудь, ещё война во Вьетнаме длилась.

— А что же мама?

— Видишь ли, твоя мама решительно против товарища Сталина выступала, против войны во Вьетнаме, вообще войны, но! За социализм. И поэтому ей Гэлбрэйт по духу близок был. Он ведь считал, что рынком непременно кто-нибудь управляет. Если это не делает государство, то будет некто другой, что много хуже. Значит «регулировать» должно именно государство, или «другие» будут манипулировать им в собственных интересах.

— Верно! Манипуляторы они! Циничные, собаки. Знаю я их, с отпрысками пять лет учился и наслушался до хрена.

— Это с чьими?

— Богатеев наших дерьмовых!

— Ах вот оно что! Теперь я понимаю, почему ты так доморощенные цитрусы полюбил. У тебя своего рода классовое чувство неприятия возникло.

— Кирилл Игнатьевич, откуда бы классовое? Вы же нашу семью знаете.

— Конечно! Катя по отцу, деду твоему, голубых кровей. А богатеи, они «парвеню» большей частью. Из грязи в князи. И вот ты, как настоящий дворянин… — прищурился насмешливо Кирилл.

— Я смотрю, Вы надо мной опять смеётесь?

— Не без этого. Но объясни. Хоть попробуй.

— Я много сам думал. Я себя, как мог, дожимал. Понимаете, я не люмпен, не маргинал. И не завистник тоже, ей богу. Петя осёкся, глянул на Бисера и добавил:

— Ну да, почему Вы должны мне верить! Вы откуда про Лимонова взяли? Я же не говорил.

— Стенки у тебя говорящие. Помнишь, ты меня всё позорил? Картина Репина «Не ждали»? Сам ты знаешь, что там на них? — съехидничал Кирилл.

— Ох, не напоминайте. Ну пьяный был!

— Так вот, на правой стенке у тебя плакаты из «Trainspotting», а на торце — цитаты из «Это я, Эдичка» и призыв. Что-то вроде:

Я на доллары плевал,

Я как ты — «национал»!

Вы — большие дураки,

Ну а мы — большевики!

— Я книги Лимонова читал. С его позицией человеческой и идеями у меня ничего общего нет, но писатель он… — объяснил Кирилл.

— А я нет. Просто с ребятами оттуда познакомился, — честно признался Пётр.

— Мальчики, идите, пожалуйста ужинать! — позвала из столовой Катя.

— Давайте вместе про экономистов-капиталистов поговорим. Мне тоже интересно. И