забываем, что всякий раз, когда развязывается война, это отражается на политическом курсе. Очень сложно естественным образом длительное время сохранять мир, так или иначе растут внутреннее напряжение и недовольство, которое находит выход в реакции на угрозу извне. (Это не значит, что цель войны – предотвратить революцию.)

Другими словами, человеческая натура, лежащая в основе социальной структуры, не проста. Социологам незачем отрицать тот факт, что каждый человек стремится скрыть присущие ему жадность и агрессию, чтобы выглядеть цивилизованно. Зато свои недостатки он с легкостью обнаруживает в других. Гораздо сложнее принять на себя ответственность за то, что в мире столько алчности, агрессии и лжи. Это касается и государства в целом, и человека в частности.

Если мы хотим разобраться в данном вопросе, стоит изучить события прошлого. Урок нам преподал Муссолини, который еще до появления на мировой сцене Гитлера сказал, что физическое превосходство в силе оправдывает все. Мы не будем обсуждать, так ли это с точки зрения этики и морали; отметим лишь, что тот, кто так рассуждает, должен быть готов к ответным действиям. Муссолини считал, что Великобритания, Франция, Голландия и Бельгия не имеют права на занимаемую ими территорию, но своим заявлением, сам того не подозревая, сослужил этим странам хорошую службу.

Если мы примем тот факт, что ни в чем не отличаемся от наших врагов, мы облегчим свою задачу. Более внимательно посмотрим на себя, собственную жадность и лживость, и если при этом сможем быть чем-то полезны миру, значит, гармония существует.

Необходимо помнить: даже если мы обнаружим, что правильно распоряжаемся силой и используем ее во благо, нам все равно будут завидовать. Враг будет испытывать зависть к тому, чем мы обладаем, и к тем возможностям, которые перед нами открывает наша сила, благодаря чему мы можем сеять разумное, доброе, вечное и пресекать беспорядки.

Другими словами, если мы признаем алчность неотъемлемой чертой личности, мы обретем гораздо больше. Поймем, что алчность есть одна из форм примитивного влечения. И обнаружим, что навязчивое стремление обрести власть порождено страхом перед хаосом и отсутствием контроля.

Чем еще можно объяснить и оправдать нашу склонность сражаться, если не борьбой за существование? Это, а также тот факт, что мы стремимся достичь высшей формы эмоционального развития, пожалуй, главное, что отличает нас от врагов. Если бы, например, мы смогли доказать, что поведение нацистов напоминает подростковый и преподростковый период, а мы ведем себя как взрослые, многое стало бы понятно. Справедливости ради я хочу сказать, что «борьба за обладание» Муссолини (если это не просто слова) лишь выглядит зрелой, а на деле его требование «любить своего лидера и доверять ему» более естественно для незрелого мальчика в преподростковом возрасте. Следовательно, Муссолини требует от нас взрослого поведения, а нацисты ведут себя как подростки и поэтому не могут нас понять, так как не признают собственную незрелость.

Возможно, дело в том, что мы относимся к нацистам как к детям в преподростковом возрасте, а сами стремимся вести себя как взрослые. Мы стараемся чувствовать себя свободными и быть свободными, хотим сражаться, а не драться и при этом производить впечатление заинтересованных в мире. Если мы и правда будем на этом настаивать, мы должны быть готовы отстаивать свою позицию и ясно выражать точку зрения.

Считается само собой разумеющимся, что все мы любим свободу, готовы за нее бороться и умереть. Лишь немногие понимают, что это заявление неверно и даже опасно, но они не могут никого в этом убедить.

Правда в том, что нам нравится идея свободы и мы восхищаемся теми, кто чувствует себя свободными, но в то же время боимся свободы и временами хотим ощущать над собой контроль. Сложность в том, что здесь очевиден конфликт сознательных и бессознательных желаний. Бессознательные чувства и фантазии делают нелогичным сознательное поведение. То, как мы выглядим снаружи, отличается от того, что прячется внутри.

Конфликт между осуществлением свободы и получением удовольствия от нее развивается в двух направлениях.

Во-первых, получить удовольствие от свободы в чистом виде можно лишь в моменты покоя между эпизодами телесного возбуждения. Это не собственно телесные ощущения, а что-то неявное и неуловимое, в то время как проявление жестокости и ограничение свободы напрямую связаны с телесным возбуждением и чувственными переживаниями даже при отсутствии реального опыта; подобные ощущения часто присутствуют в сексуальных играх. Тем не менее даже те, кто предпочитает свободу, периодически испытывают непреодолимое желание оказаться в неволе и ощутить над собой контроль. С этим связаны определенные тайные мысли и предвосхищение телесных наслаждений, но самые неординарные исторические случаи отказа от свободы замалчиваются или находятся под грифом «секретно».

Во-вторых, опыт свободы изнуряет, и время от времени свободный ищет отдыха от ответственности, хочет оказаться под чьим-нибудь контролем. Есть одна шутка о современной школе. Ученик говорит: «Пожалуйста, скажите, должны ли мы сегодня заниматься тем, чем хотим?» Ответ должен быть такой: «Сегодня я буду решать, что ты будешь делать, ведь ты ребенок и еще слишком мал, чтобы нести ответственность за свои мысли и поступки». Но если бы этот вопрос задал взрослый, мы могли бы ответить: «Да, сэр, должны. Это и есть свобода!» Скорее всего, он захочет воспользоваться свободой и даже получит удовольствие – при условии, что сможет периодически отдыхать от нее.

Чтобы чувствовать себя свободными, необходимо знать критерии оценки свободы. Как мы поймем, что свободны, если не будем знать, что такое несвобода? Порабощение чернокожего населения Африки – свидетельство нашего якобы легкомысленного отношения к собственной свободе; то, что тема рабства всплывает в книгах, фильмах и песнях, говорит о нашем желании ощутить на контрасте, что мы свободны.

Для нашей цивилизации проблема свободы ассоциируется с проблемой рабства и отказом от него. Возможно, у Германии меньше опыта, чем у Великобритании и Америки и в том и в другом вопросе, что есть две стороны общего поведения. Иначе это отразилось бы на отношении немцев к таким личностным характеристикам, как жестокость и стремление устанавливать контроль, вызывая потребность насаждать жестокость и порабощать, как это делали американцы по отношению к чернокожему населению и продолжают делать, даруя освобождение.

Свобода – тяжкое бремя для всей личностной структуры; свободный человек несвободен от преследующих его мыслей. У него нет оправдания для злости или агрессивных чувств, кроме ненасытной жадности. Ему не у кого просить разрешения, чтобы делать то, что он хочет, – то есть ему неоткуда ждать спасения от терзающего безжалостного разума. Неудивительно, что люди боятся не только самой свободы, но даже мыслей о ней.

Выполнять чью-то волю гораздо