а в поздней упоминаются шабаш и чертовка, то есть та же нечисть, которая атакуют его так, чтобы он ее не видел: «Незаметно впился в бок» (АР-13-35) = «Ко мне заходят спины / И делают укол» (а «в бок» лирического героя ударили и в стихотворении «Я скачу позади на полслова…», 1973: «Копьем поддели, сбоку подскакав»).

В обоих случаях у героя течет кровь: «И кровиночка моя / Полилась в бокалы» = «И — горлом кровь, и не уймешь». К тому же его хотят отравить или «отключить»: «Яду капнули в вино» = «Вот сладкий газ в меня проник, / Как водка поутру», — и делают это с нетерпением: «Сейчас наверняка набросится» = «Спешат, рубаху рвут». Точно так же вел себя «какой-то зеленый сквалыга» в стихотворении «Копошатся — а мне невдомек…» (1975): «Нагло лезет в карман, торопыга, — / В тот карман, где запрятана фига, / О которой не знает никто» /5; 331/. Кстати, между этим стихотворением и «Моими похоронами» наблюдается еще ряд сходств: «Погодите, спрячьте крюк! / Да куда же, черт, вы?» = «То друзей моих пробуют на зуб, / То цепляют меня на крючок. <…> Послушай, брось, — куда, мол, лезешь-то?!» /5; 330/ (такая же ситуация была в «Разговоре в трамвае», где противник героя лез к нему в карман: «Бросьте вы, — тут не стойка вам!.. / Да очнитесь вы, ведь это мой карман!» /5; 498/) («спрячьте» = «брось» = «бросьте»; «крюк» = «крючок»; «куда же» = «куда»); «Мои любимые знакомые» /3; 322/ = «Ах! Приятель, сыграл бы в лото» (АР-2-204). Сравним опять же с «Разговором в трамвае»: «Ты, к примеру, друг» /5; 497/, «Это вымогательство, товарищ» /5; 498/. Здесь герой сетует: «Жаль, что не могу пошевелиться я», — а в «Моих похоронах» он скажет: «Мне бы взять пошевелиться, но / Глупостей не делаю». Более того, и в этой песне, и в «Разговоре в трамвае» герой одинаково нелицеприятно отзывается о своих врагах и угрожает им «рукоприкладством»: «Он припал к моей щеке / Втихаря, паршивец» (АР-13-35), «В кости, в клык и в хрящ ему! / Жаль, не по-настоящему..» /3; 319/ = «А не то я — вслух заявляю! — / Дал бы по лицу негодяю» /5; 498/.

В «Моих похоронах» лирический герой предчувствует скорое кровопийство: «Но я чую взглядов серию / На сонную мою артерию». Такое же «чутье» он демонстрирует в «Конце охоты на волков», выступая в образе вожака стаи: «Чуял волчие ямы подушками лап»; в набросках к песне «Диагноз»: «Задаю вопрос и чую…» (АР-11-54); в «Сентиментальном боксере»: «А он всё бьет — здоровый черт! / Я чую — быть беде»[2057] [2058] [2059] [2060]; в «Конях привередливых»: «Чую с гибельным восторгом — пропадаю, пропадаю!»; в черновиках шахматной дилогии: «Чует мое сердце — пропадаю!» /3; 391/; в «Песне про правого инсайда»: «Я видал, я почуял, как он задрожал» /2; 434/; в черновиках «Человека за бортом»: «За мною спустит шлюпку капитан, / Я вновь почую почву под ногами» (АР-4-20); в «Тюменской нефти»: «Но только вот нутром и носом чую я, / Что подо мной — не мертвая земля»; в черновиках «Таможенного досмотра» и песни «В младенчестве нас матери пугали…»: «Чую — разглядят, и под арест» (АР-4206), «Я чую звон души моей помина» (АР-7-64); в черновиках «Памятника» и «Пожаров»: «Запоздало я почуял» (АР-6-43), «…чуяли привал» /8; 541/; а также в песнях «Мы взлетали, как утки…» и «Много во мне мамин ого…»; «Правда, шит я не лыком / И чую чутьем…»/5; 45/, «В первобытном обществе я / Чую недостаткюЖ4.

И в «Моих похоронах», и в песне «Ошибка вышла» герой предстает в одинаковом виде — лежит голый и беззащитный, а рядом с ним суетятся вурдалак и главврач: «Безопасный, как червяк, / Я лежу, а вурдалак / Со стаканом носится» = «Лежу я голый, как сокол, / А главный — шмыг да шмыг за стол» («как червяк» = «как сокол»; «Я лежу» = «Лежу я»; «а вурдалак» = «а главный»; «носится» = «шмыг да шмыг»).

Если в первой песне упомянут «самый сильный вурдалак», то во второй — «самый главный», названный «огромным лбом», который «озарился изнутри здоровым недобром»: «А самый сильный вурдалак / Всё втискивал и всовывал. / И плотно утрамбовывал, / Сопел с натуги, сплевывал / И желтый клык высовывал» = «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело / И что-то на меня завел, / Похожее на дело. <.. > Он. потрудясь над животом. / Сдавил мне череп, а потом…».

Если «самый сильный вурдалак… сопел, с натуги, сплевывал», то главврач «пыхтит над животом»405. Кроме того, оба кричат и призывают к расправе: «Крикнул главный вурдалак: / “Всё — с него довольно!”» (АР-13-36), «И знак дает — наброси-т<ь>ся» (АР-13-40) = «“На стол, — кричит, — его, под нож!”, - / И всякое такое»406.

Если вурдалак героя «втискивал и всовывал», то врачи ему «в горло всунули кишку» (такая же ситуация была в «Расстреле горного эха»: «И эхо связали, и в рот ему всунули кляп»). Причем в черновиках «Моих похорон» самый сильный вурдалак назван главным и самым главным, как в песне «Ошибка вышла»: «Не обмыли, кое-как, / В гроб воткнули — больно! / Крикнул главный вурдалак: / “Всё — с него довольно!” <.. > Самый главный вурдалак / Втискивал и всовывал, / А после утрамбовывал» (АР-13-36), «Сделал маленький глоток / Главный кровопивец» (АР-13-34).

В обоих случаях присутствует одинаковое — безымянное — обращение лирического героя к представителям власти: «Эй, постойте! Спрячьте крюк! / Да куда же, черт, вы?!» /3; 320/ = «Эй, как вас там по именам, — / Вернулись к старым временам?»[2061] [2062] [2063] [2064] [2065] /5; 396/, - а те являются профессионалами своего дела («кровопийства»): «Шустрый парень и знаток / Стукнул по колену, / Подогнал и под шумок / Надкусил мне вену» (АР-3-38) — «Он руку мне стянул жгутом, / Чтоб кровь не проходила. / Он дока, но и я не прост…» /5; 384/. Данная характеристика знакома нам по целому ряду произведений: «Говорили чудаки, / В деле доки, знатоки. / Профессионалы. / Будто больше мне не спеть, / Не взлететь, не преуспеть, — / Пели подпевалы» (АР-12-164), «Мне специалисты внушали пространно: / Гитара нарушит ненужный покой» (АР-5108), «Стукнул, раз: