к ним: «Отпустите мою глотку, друзья мои», — находит аналогию в черновиках песни «Ошибка вышла» и «Моих похорон»: «Эй, друг, покажь, чего строчишь / В секретный протокол!» /5; 384/, «Мои любимые знакомые» (АР-3-40)424 А восходит этот прием к песне «Счетчик щелкает»: «И хочешь, друг, не хочешь, друг, / Плати по счету, друг, плати по счету!»425.

В свете сказанного становится понятным обращение к этим «друзьям»: «Отпустите мою глотку, / друзья мои! / Ей еще и выпить водку, / песни спеть свои», — которое повторится в «Песне о Судьбе» (1976), где судьба также схватит лирического героя за горло: «Не надо за шею, — / Я петь не смогу!». Поэтому он говорит: «А горлом немею», — так же как и в предыдущем случае: «Горло смерзло».

А просьба «Не давите вы мне горло» предвосхищает написанную чуть позже «Песню микрофона»: «Он сдавил мое горло рукой».

Кроме того, целый ряд мотивов из «Отпустите мне грехи…» уже встречался в песне «Было так — у любил и страд ал…» (1968), посвященной, казалось бы, совсем другой теме — обману со стороны любимой женщины: «Болит душа и леденеет кровь / От страха жить и от предчувствия кончины» (АР-10-89) = «Горло смерзло, горло сперло, / Мы — покойники» (ср. еще в «Приговоренных к жизни»: «Душа застыла, тело затекло»); «Вам вечным холодом и льдом сковало кровь» = «Жалко, что промерзнете вы»; «Ну а теперь — хоть саван ей готовь» = «В саван вас укутаю»; «Понял я — больше песен не петь» = «Отпустите мою глотку, / друзья мои! / Ей еще и выпить водку, / и песни спеть свои».

Что же касается самой первой строки разбираемой песни: «Отпустите мне грехи мои тяжкие», — то здесь друзья фактически приравниваются к инквизиции, которая обладала правом отпускать грехи, а в целом ряде произведений Высоцкого с инквизицией отождествляется советская власть: «Очень бойко продавала индульгенции, / Очень шибко жгла ученых на кострах» /2; 64/, «Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев, — / Во все века сжигали люди на кострах» /2; 19/. Поэтому и в стихотворении 1968 года лирический герой обращается с просьбой: «Я сказал врачу: “Я за всё плачу

- / За грехи свои, за распущенность[2080] [2081] [2082]. / Уколи меня, — я сказал врачу, — / Утоли за все, что пропущено”» (АР-10-48). Но вместо этого ему «колят два месяца кряду», как в песне «Ошибка вышла»: «Колите, сукины сыны, / Но дайте протокол!». А в «Отпустите мне грехи…» герой «сдох, весь изжаленный», что, в свою очередь, напоминает «Мои похорона», где вампиры «высунули жалы» (то есть те же иглы).

Соответственно, «друзья» лирического героя и вампиры («мои любимые знакомые») ведут себя одинаково по отношению к нему: «Отпустите мою глотку» = «Еще один на шею косится». Да и сам герой оказывается в одинаковом положении: «Горло смерзло» = «Я от холода дрожу»; «…горло сперло — / Мы покойники» = «Мои похорона» (такая же ситуация описывается еще в двух произведениях 1971 года — «Песне конченого человека» и «Песне микрофона»: «Отвернули меня, умертвили»).

Но при этом герой желает отомстить своим мучителям: «Только на рассвете кабаны / Очень шибко лютые — / Хуже привокзальной шпаны / И сродни с Малютою» /3; 52/ ~ «Снова снится вурдалак, / Но теперь я сжал кулак — / В кости, в клык и в хрящ ему! / Жаль, не по-настоящему..»/3; 319/.

В первой из этих двух цитат лирический герой сравнивает себя с «привокзальной шпаной», что заставляет вспомнить, во-первых, автобиографический образ третьего первача в «Четверке первачей» (1974): «Он в азарте, как мальчишка, как шпана»; а во-вторых — обращение Высоцкого к Николаю Тамразову: «Тамразочка, мы — шпана: ты, я, Васька Шукшин. Все мы — шпана»42?.

И если в песне «Отпустите мне грехи…» герой сравнивает себя с «лютым кабаном», то в «Конце охоты на волков» он выведет себя в образе «лютого волка»: «Только на рассвете кабаны / Очень шибко лютые» = «Словно бритва, рассвет полоснул по глазам» /5; 212/, «На горле врага свои зубы сомкну / Давлением в сто атмосфер» (АР-3-36). Да и вообще свою «лютость» он демонстрирует довольно часто: «Я злой, когда войду в азарт» /2; 395/, «Ядовит и зол, ну, словно кобра, я» /3; 51/ и т. д.

Одновременно с «Моими похоронами» шла работа над «Честью шахматной короны» (1971–1972).

В обоих случаях герой абсолютно здоров: «Здоровье у меня добротное» = «У тебя — здоровый дух в здоровом теле, / Так что дуй по <краю напрямик>» (АР-9-167),

— и размышляет о том, почему он не противодействует своему противнику: «Отчего же я лежу. / Дурака валяю?» (АР-3-38), «Снова снится вурдалак — / Я вот как сожму кулак: / В поддых и в клык, и в хрящ ему / Но не по-настоящему…» (АР-3-40) = «Что я медлю — не мычу, не телюсь? / Надо чем-то бить — уже пора. / Чем же лучше — пешкой или в челюсть!™ / Неудобно — первая игра. <.. > А не то как врежу апперкотом — / Это очень шахматный прием» (АР-9-171), — как и в черновиках песни «Ошибка вышла: «А может, дать ему под дых / И двери — на замок?» /5; 380/. Сравним также ситуацию в шахматной дилогии и в «Заповеднике», написанном примерно в это же время: «Что я медлю — не мычу, не телюсь? / Надо чем-то бить — уже пора» (АР-9171) = «Ну что ты медлишь, бедное зверье? / Клыком пугни, когтями ткни» (АР-733). Между тем, если в «Моих похоронах» лирический герой, бездействуя, говорит: «Хоть бы вздернул вверх кулак» (АР-3-39), — то во время матча он именно так и поступит: «Обнажил я бицепс ненароком».

Однако враги его очень сильны: «Самый сильный вурдалак» = «У него ферзи, ладьи — фигуры! / И слоны — опасны и сильны» /3; 392/; а заодно и ловки: «Шустрый, ловкий упырек / Стукнул по колену» /3; 320/ = «Ничего! Коль он и вправду ловок — / Применю секретный ход конем!» /3; 393/ (в первом случае упоминается упырек, а во втором — фигурка. «Я его фигурку смерил оком»; в другом варианте «Моих похорон» лирический герой говорит: «Шустрый парень и знаток / Стукнул по колену»; АР-3-38; а в черновиках шахматной дилогии он обращается к своему противнику: «Парень, не пугай меня цейтнотом» /3; 391/, - который также окажется «знатоком», поскольку «с шахматами — утром,