Опыт пересечения границы, описанный западными пассажирами поездов, не соответствует нашим представлениям о том, как должна была бы измениться граница, обретя четкие и символические контуры. Столкновение культур и передел имперской власти, диктуемые изменившимися условиями, были заметны под тонким внешним слоем национальных символов. Многие путешественники 1930-х годов отмечали это, например британский путешественник Питер Флеминг, который прибыл в Маньчжоу-го в 1933 году.

Флаг нового государства, флаг Маньчжоу-го, развивался над зданиями вокзала. Он был желтый с приятным глазу скоплением полосок в углу. Но флаг был только внешним знаком перемен. Правда был маленький японский чиновник, который взял меня и немецкого посла в отдаленную часть деревни, и там, когда мы заполнили бесконечные формы, выдал нам новые визы Маньчжоу-го… но даже эта бюрократическая заминка обладала обычным китайским характером. Мы проехали до паспортного стола на маленьких ветхих дрожках, в которые был запряжен мышеподобный пони. Было многолюдно, появился огромный китаец. Он вообще ничего не делал, только слегка задерживал наше продвижение, но его присутствие было частью общепринятого порядка и, когда все закончилось, он потребовал чаевые. Себя он назвал «носильщик виз»[521].

Как и Флеминг, Эрнст Кордес, немецкий специалист по Китаю, начал свое путешествие по Маньчжоу-го в 1935 году со ст. Маньчжурия. Для него, как и для Флеминга, прибытие в «новое государство» Маньчжоу-го было далеко не торжественным. Пограничное поселение еще не представало в качестве символической сцены новой нации. Кордес, как и Флеминг, должен был выйти из поезда для проверки документов. Сын немецкого дипломата, родившийся в Пекине, во время краткой остановки на ст. Маньчжурия был очарован мультикультурной атмосферой, создаваемой белыми эмигрантами, китайскими, советскими и японскими жителями[522]. Ожидая разрешения на проезд в станционном ресторане, Кордес оказался рядом с группой японских офицеров. Комната была украшена разросшимися пальмами, кактусами и гигантскими папоротниками. Сильное тепло исходило от большой печи. Звучала европейская классическая музыка – вальс Штрауса, а затем оратория Баха. Японцы заказали чай с лимоном, ветчину и яйца. Официант был русским, но заказ был сделан на китайском языке. Колонизаторы были колонизированы, решил Кордес. После обеда он получил свои документы в курятнике, где временно расположился визовый отдел. Власти Маньчжоу-го, очевидно, еще мало внимания уделяли самопрезентации[523].

В конце 1930-х годов ситуация изменилась. Маньчжурия стала надежно защищенным пограничным городом. Транзитным пассажирам больше не разрешалось покидать станцию – для контроля иностранцев у всех выходов была установлена охрана[524]. Взаимодействие с Советским Союзом теперь было строго ограничено. Зоны контакта советских граждан и граждан Маньчжоу-го тем не менее сохранились, так как сотрудники советского консульства и служащие железной дороги, участвующие в пассажирских и грузовых перевозках, еще оставались в городе[525]. Однако пребывание в г. Маньчжурия больше не было таким приятным, как описал его немецкий путешественник Кордес. Для американского журналиста, который пересек международную границу в 1938 году, станция стала местом, где иностранцам больше не были рады: «Возможно, это самый большой город в мире без приличной гостиницы. Это объясняется очень просто – путешественникам не разрешается останавливаться в городе, если у них нет особой для этого причины… на протяжении всего осмотра [поезда] пассажиры не могли выйти на платформу или оставить советскую часть здания вокзала… Это был совсем не город мирного времени»[526].

Пограничная станция Отпор, располагавшаяся в двадцати минутах неспешной езды поезда, по сравнению со ст. Маньчжурия была крохотной и буквально находилась на краю света. Михаил Иосифович Сладковский, знаменитый советский экономист и исследователь российско-советских экономических отношений с Китаем, который руководил подразделением советских пограничных войск в Отпоре с 1932 по 1933 год, скромно ютился с женой в четырехместном купе пульмановского вагона, который был завезен в тупик и служил для временного размещения пограничников. Помимо таких железнодорожных вагонов, в Отпоре были еще только здание станции, десяток жилых и административных построек, бараки для железнодорожников, гарнизонная баня, высокая сторожевая башня и пограничная арка, проходя под которой гудели локомотивы[527]. Согласно переписи 1939 года, в Отпоре проживало только семьдесят пять человек[528]. Объемы грузоперевозок и пассажиропоток сильно сократились, поэтому в период Маньчжоу-го на таможенном посту работало менее десяти человек[529]. Кажущаяся незначительность этого самого последнего плацдарма на советской земле, однако, не отражает реальную стратегическую значимость, которую он приобретет в последующие годы.

ЗАБОРЫ ИЗ КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКИ: МИЛИТАРИЗАЦИЯ ГРАНИЦЫ

Отпор был назван в честь советского сопротивления Китаю в 1929 году, однако это название оказалось наиболее подходящим в годы последующей советско-японской конфронтации. Соперничество за превосходство в Северо-Восточной Азии давно усложняло отношения Японии и России, а впоследствии и Советского Союза. Десятилетиями между этими двумя странами кипело напряжение и вражда. Разгромная Русско-японская война (1904–1905) и Сибирская интервенция во время Гражданской войны (1918–1922) тревожили Москву, но, когда Советский Союз впервые столкнулся с Японией вдоль своей 4200-километровой сухопутной и речной границы, эти страхи получили более серьезные основания.

Несомненно, с конца 1930-х годов советское правительство осознавало возможность нападения Германии и готовилось к войне[530]. Оккупация Маньчжурии Японией теперь означала опасность сразу на двух границах. Последовало десятилетие ускоренного принятия мер по качественному и количественному усилению советской военной мощи. Ситуация здесь в определенном смысле была подобной той, что существовала на западной границе Советского Союза. Численность войск, развернутых в регионах Восточной Сибири, советского Дальнего Востока и Маньчжоу-го, позволяет судить о масштабах гонки вооружений. С 1931 по 1941 год она возросла с немногим более тридцати тысяч до восьмисот тысяч солдат в Советском Союзе к востоку от озера Байкал и с нуля до семисот тысяч солдат в Маньчжоу-го[531].

Реорганизация и рационализация дальневосточных войск на советской стороне начались в 1935 году с создания Забайкальского военного округа, включившего в себя западные гарнизоны Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Ухудшение советско-японских отношений, в особенности после того, как Токио подписал Антикоминтерновский пакт с Берлином 25 ноября 1936 года, привело к тому, что советское военное присутствие в регионе взлетело в конце 1930-х годов и достигло своей высшей точки в 1941 году. Однако статистическая информация о численности войск дает только одномерное представление об изменяющемся характере военного присутствия в пограничье. Советские войска также значительно преобразились в 1930-х годах – конная армия стала моторизованной и механизированной и была укомплектована самолетами и танками[532].

Даже сейчас сложно оценить масштабы военного планирования в пограничье Советского Союза и Маньчжоу-го. Уже в 1934 году военные эксперты полагали, что в случае советско-японской войны будет развернуто два основных фронта: западный – в Забайкалье и восточный – в Приморском крае. Бруно Плечке, немецкий географ, предполагал, что зона основных сражений растянется «на запад от хребта Большой Хинган в высокогорьях Хулун-Буира… и западнее города Хайлар, который станет основной базой японских войск. Незащищенная станция Маньчжурия, вероятно, вскоре окажется в руках русских»[533].

Обрисованные обеими сторонами практические схемы подтверждали это мнение. План эвакуации всех административных кадров, скота и ценного имущества колхозов, а также предприятий пищевой промышленности приграничного региона был разработан в Советском Союзе уже в 1933 году. Люди и имущество в случае военной мобилизации должны были быть переброшены поездом из Борзи вглубь страны. Медики, сотрудники железной дороги и гражданское население Даурии, Борзи и других советских поселений у границы в конце 1930-х годов регулярно принимали участие в учениях ПВО[534]. Советские военные специалисты уже к 1933 году разработали схемы оккупации гор Большого Хингана дивизиями Забайкальской армии в случае японской военной атаки на советский Дальний Восток[535]. Подобным же образом японцы разработали различные сценарии вторжения для нанесения удара по Советскому Союзу или, в случае нападения Красной армии, действий по его сдерживанию[536].

Объем затраченных на оборону Советским Союзом и Японией средств также подтверждает эти прогнозы. Огромные ресурсы были вложены обеими сторонами в укрепление пограничья. Русская эмигрантская газета «Заря» уже весной 1932 года сообщала о массовом пополнении советских войск на другой стороне границы от ст. Маньчжурия