Решая не прятаться, будто страус, поднимаю голову. Постукивая по столу своими длинными пальцами, он задумчиво смотрит в потолок, будто столетний, черт его дери, мыслитель. Его жилистые руки покрыты загаром, как и его лицо. Где он был, с кем и зачем… меня это не касается, но дышать от этого не становится легче.

Опустив на меня глаза, смотрит так, что выпячиваю вперед подбородок. Оценив мой жест, делает глубокий вдох и все же решает заговорить:

— Лучше сними эту херню со своей руки и верни ему обратно.

Автоматически накрываю ладонью запястье, чувствуя, как закипает в венах кровь. Все дерьмо в моей жизни случалось со мной именно после таких всплесков, но сегодня решаю ни в чем себе не отказывать!

— С чего бы мне это делать? — бросаю холодно, покосившись на квадратную арку за его спиной.

Даже несмотря на то, что его компания самая вожделенная и самая ненавистная для меня на свете, я все равно чувствую проклятое тепло в своей груди. Кроме Романа Геца в этом городе его давала мне только Ксюша.

— Таких, как ты, он съедает на завтрак, — поясняет мой бывший любовник. — Он не для тебя.

— Таких, как я? — уточняю с горечью. — Это каких?

Глядя на меня неподвижно, он сжимает губы и проводит по лицу рукой, выпрямляясь на своем стуле.

— Думаю, ты понимаешь о чем я.

— Нет, — трясу головой, ударяя по столу рукой. — Ни черта я не понимаю! Думаешь, ты что-то обо мне знаешь?! Ты ничего обо мне не знаешь, понял?!

Наблюдая за тем, как тяжелеет его взгляд, сжимаю в кулаки руки. Кровь ударяет по щекам, и я ненавижу себя за эту дремучую несдержанность. Но раз уж я крестьянка, буду ею во всем!

— Спишь с ним? — вдруг меняет он тему, игнорируя мой всплеск.

— А ты с ней? — киваю на свободный стул по его правую руку.

Он молчит, и это больнее, чем удар кулака. Лучше бы я не спрашивала. Лучше бы не делала этого.

— Знаешь… — сиплю, сглотнув. — Мне все равно. Вам, большим мальчикам, нравится думать, что за деньги можно все купить, но это не значит, что все продается.

— Все продается, — жестко говорит он. — Поверь.

— Иди к черту, — хватаю со стола меню, собираясь погрузиться в него по самые уши.

— Советую тебе прислушаться к моим словам, — убедительно повторяет он.

— А я тебе — к своим, — бросаю ему.

— Он не для тебя.

— Я послала тебя к черту.

Оставив меня в покое ровно на полминуты, он вдруг раздраженно сообщает:

— Я знаю о тебе кое-что.

Стараясь дышать ровно, поднимаю на него глаза.

— Размер моего лифчика? — выгибаю брови.

Прижавшись губами к сцепленными в замок кулакам, обводит глазами мое лицо. Думает пару секунд, прежде чем поделиться:

— По-моему, твоему лифчику не помешало бы трехразовое питание.

— Я ему передам, — изображаю фальшивую улыбку.

— Передай еще кое-что, — любезно просит он.

— Обязательно.

— Не забирайся в мышеловки, из который не знаешь, как выбраться.

— Не заставляй показывать тебе средний палец, — рычу, потому что его проклятые намеки бередят мои собственные инстинкты!

Это злит, особенно когда чертов великий умник, подавшись вперед, предупреждает:

— Попробуй показать мне средний палец.

— С удовольствием! — подаюсь вперед в ответ, но отшатываюсь, опустив в меню пылающее лицо, потому что маяча своими идеальными сиськами, на стул рядом с ним опускается совершенная американка, которую я даже не заметила.

Может мне и не помешает трехразовое питание, и это точно произойдет не сегодня. Но глядя в меню, я вижу только гневное лицо господина Геца, и от этого у меня просыпается кое-какой аппетит, так что я, по крайней мере, могу рассчитывать на ужин.

Он выбрал говядину, как и я. Но, в отличии от меня, довольно быстро и безжалостно разделался с ней полностью, отправив в рот пластинку жевательной резинки.

Если бы меня спросили, я бы ответила, что превращать прием пищи во что-то ленивое и праздное — не в его привычках. Кажется, в его рациональной башке такое просто не укладывается. Может быть поэтому во вторую нашу встречу он притащил меня в кафе самообслуживания? Потому что тащиться в ресторан для того, чтобы за секунду проглотить первый попавшийся стейк — бесполезная трата его драгоценного времени?

Я не собиралась прятаться от его глаз, как мышь. Ведь он сидит напротив! И у меня такие же права смотреть на него, как и у всех остальных, вот только они, его глаза, задержались на мне единожды и с единственной целью — продемонстрировать его умение прожигать ими в людях дыры на расстоянии. К своему счастью, я тоже умею кое-что, поэтому своим взглядом посоветовала ему засунуть все его таланты себе же в задницу. Кажется, он все правильно понял, потому что за молчаливыми «советами» ко мне больше не обращался, но это не значит, что я могу просто игнорировать его присутствие.

Его слишком много!

По крайней мере я съела половину, а это уже победа, и запихивание в себя ужина отличное занятие, чтобы отвлечься от журчащей вокруг меня беседы. Отвлечься от нее, просто абстрагироваться от всего происходящего и уйти в себя, поскольку я присутствую за столом в качестве предмета мебели, и эти правила игры безоговорочно приняли все, включая Алиханова, который на время просто забыл о моем существовании.

Блуждая по столу, мои глаза то и дело натыкаясь на чертовски красивые мужские руки, которые небрежно орудуют столовыми приборами, заставляя вспоминать о том, какие они, эти руки, черт возьми, умелые. И то, что мои собственные руки в его ладонях просто тонут. В его ладонях тонули не только мои руки, а также моя грудь, и мою талию он тоже мог ими обхватить, особенно сейчас.

Но когда этот невыносимый ужин подходит к концу, я вдруг понимаю, что все это время в глубокой, невыносимой тайне наслаждалась его присутствием где-то поблизости. Осознание давит на плечи и виски, пока мужчины пожимают друг другу руки, обмениваясь прощаниями.

Оставшись за столом одна, я чувствую себя одной в целом мире.

Сложив под грудью руки, просто наблюдаю, не слыша ничего, кроме тишины внутри себя. И даже когда ловлю на себе один из этих его взглядов, просто отворачиваюсь, глядя на какую-то старинную географическую карту во всю стену этого зала. Чтобы не думать о том, что, возможно сегодня, я в самом деле вижу его в последний раз. Позволить этому осознанию осесть на мозгах — значит позволить слезам проступить на глазах, а я этого не хочу.

— Как насчет вина? — вернувшись на свое место, Алиханов с безмятежным видом рассматривает мое лицо.

— Нет, спасибо, — позволяю ему смотреть и сама смотрю в ответ.

Черты его лица достаточно броские, чтобы не затеряться в толпе. Достаточно мужественные, чтобы не приходилось сомневаться в том, что он мужчина, а не мальчик. Я никогда этого и не забывала.