Миновав застывшего от изумления Флинна менее чем в каких-то пятидесяти метрах, слон шумно вломился в лес.

Флинну понадобилось около получаса, чтобы смотаться в лагерь, взять вместо заряженного на дичь ружья двустволку «гиббз», схватить бутылку с водой, созвать своих охотников и вернуться к реке.

Он отправил Мохаммеда по следу. Поначалу на пыльной земле были видны лишь круглые следы — размером с крышку мусорного бака и гладкие, поскольку рисунок со ступней уже давно стерся. Затем, миль через пять, к этому следу прибавился еще один: по обеим сторонам на жухлой листве, траве и мягкой почве виднелись две оставленные бивнями полосы, и Флинн понял, почему старого самца прозвали Землепашцем.

Они потеряли след на третий день, когда пошел дождь, на потом на протяжении многих лет Флинн не раз шел по этим двум бороздам, вновь теряя их, а как-то он снова увидел старого самца в бинокль: тот дремал в маруловой рощице на расстоянии трех миль. Его старая бугристая голова покоилась, опираясь на легендарные бивни. Когда Флинну удалось наконец добраться до места, где стоял самец, там уже никого не оказалось.

Никогда в жизни Флинн еще ни о чем не мечтал с такой одержимостью, как об этих бивнях.

Теперь он молча сидел, уставившись в костер и вспоминая все эти моменты, и разгоревшаяся в нем страсть была сильнее страсти к женщине.

Наконец он вновь взглянул на вернувшегося африканца и хрипло сказал:

— Завтра на рассвете идем в деревню Йету, в Санию.

Муха расположилась на щеке Германа Фляйшера и радостно терла передние лапки, предвкушая, как она вот-вот насладится капелькой пота, подрагивавшей на уровне мочки его уха.

Аскари, стоявший позади кресла Германа, так ловко щелкнул хлыстом из хвоста зебры, что лица комиссара не коснулся ни один из длинных черных волосков, а ускользнувшей мухе пришлось занять место на орбите вокруг головы Фляйшера.

Герман едва ли заметил произошедшее. Развалившись в кресле, он смотрел на двух стариков, которые сидели возле веранды на пыльном плаце. В этой отупляющей жаре наступившее молчание казалось опустившимся на них покрывалом. Вожди терпеливо ждали. Они уже сказали свое и теперь ждали, когда заговорит Буана Мкуба.

— Сколько убито? — спросил наконец Герман, и старший из двух вождей ответил:

— Столько, сколько у тебя пальцев на обеих руках, господин. Однако это лишь те, о которых мы знаем, — их может быть больше.

Герман беспокоился вовсе не об убитых, а об их количестве, так как именно оно являлось показателем серьезности ситуации. Ритуальные убийства были первой ступенью на пути к восстанию. Сначала около дюжины туземцев, одетых в леопардовые шкуры и вооруженных приделанными к рукам страшными железными когтями, собравшись при свете луны с размалеванными белой глиной лицами, совершали ритуальное убийство молоденькой девушки и пожирали определенные части ее тела. Само по себе это, на взгляд Германа, можно было бы отнести к безобидным забавам, однако когда такое случалось с очевидной регулярностью, в регионе зарождалось ощущение гнетущего страха, создающее благодатную атмосферу для мятежа. Вскоре «леопардовые» жрецы пойдут ночью по деревням с зажженными факелами, монотонно скандируя зловещие призывы, а мужчины, забаррикадировавшись в своих хижинах и дрожа от страха, будут слушать и повиноваться.

Десять лет назад такое произошло в Салито — жрецы в тот год велели выступить против сбора налогов. Комиссар и двадцать его аскари были убиты, а их тела, изрезанные на мелкие кусочки, украсили колючий кустарник.

Высадившийся в Дар-эс-Саламе германский пехотный батальон прибыл в Салито три месяца спустя. Солдаты сожгли все деревни и перестреляли все живое — мужчин, женщин, детей, кур, собак и коз. Общее число жертв никто не посчитывал, но командовавший батальоном офицер хвастался, что уничтожил две тысячи человек. Возможно, он и преувеличивал, однако и по сей день никто не селился в горах Салито. Это дорогостоящее мероприятие получило еще и неприятный резонанс, а Герман Фляйшер не хотел повторения чего-то подобного в течение своего срока службы.

Следуя принципу, что болезнь проще предупредить, чем лечить, он решил отправиться на место, чтобы загодя провести несколько «ритуальных жертвоприношений» собственноручно. Не вылезая из кресла, он подался вперед и сказал сержанту своих аскари:

— Двадцать человек. Завтра до рассвета выступаем в направлении деревни Йету в Сании. Не забудь взять веревку.

В разгар жаркого дня слон стоял на холмах Сании под широко раскинувшимся фиговым деревом. Он спал стоя, опираясь головой на две высокие колонны бивней. Он даже не спал, а подобно старику скорее дремал — не слишком крепко, не теряя ощущения действительности. Время от времени он взмахивал потрепанными ушами, поднимая вокруг головы прозрачное облако мух. Немного повисев в горячем воздухе, они вновь возвращались на свои места. Толстая кожа по краям его ушей была изгрызена мухами до самого мяса. Казалось, они повсюду — от звука их крыльев влажная зеленая дымка под фиговым деревом будто жужжала сама.

За перевалом — в четырех милях от того места, где спал слон, — по заросшему кустарником склону к вершине хребта пробирались три человека. Группу возглавлял Мохаммед. Он двигался быстро, в полуприсяде, чтобы разглядывать землю, то и дело поднимая глаза, чтобы смотреть, куда ведет след, по которому они шли. Остановившись там, где под деревьями мапунда зловонным ковром на земле лежала желеобразная масса гниющих плодов, он оглянулся на двоих белых мужчин и указал на следы и пирамидальную кучу ярко-желтого навоза на земле.

— Впервые из-за жары он остановился здесь, но ему что-то не понравилось, и он пошел дальше.

Флинн истекал потом. Пот струился у него по щекам и капал на совершенно промокшую рубашку.

— Да, — согласился он, и от кивка пот хлынул по лицу с новой силой. — Он перебрался через хребет.

— Откуда ты знаешь? — спросил Себастьян таким же зловещим шепотом, как и остальные.

— Прохладный вечерний бриз придет с востока — слон будет дожидаться его на той стороне, — несколько раздраженно ответил Флинн, вытирая лицо коротким рукавом рубашки. — Запомни, Басси. Этот слон — мой, понял? Попробуй только нацелься на него, и я прострелю тебе башку.

Флинн кивнул Мохаммеду, и они продолжили подъем по следам, петлявшим среди серых гранитных выступов и поросли.

Вершина хребта напоминала горбатую спину исхудавшего быка и была хорошо видна. На подступах к ней они решили сделать привал и расположились на бурой жесткой траве. Открыв висевший на груди футляр, Флинн извлек оттуда бинокль и стал кусочком тряпочки протирать линзы.

— Оставайтесь здесь! — приказал он, а сам на животе пополз к вершине. Прячась за пнем, он осторожно поднял голову и стал всматриваться вокруг.

На полторы тысячи футов вниз и на десять миль вдаль, до самой долины плавно простирались склоны Сании, сплошь и рядом испещренные многочисленными оврагами, лощинами и ущельями, покрытыми жесткой бурой порослью, среди которой пучками торчали более рослые деревья.