действительности в человеческом сознании не является механическим отражением, не является буквальным воспроизведением воспринимаемого или предполагаемого предмета. Человеческое отражение действительности по преимуществу является творческим отражением. Если какой-нибудь предмет попал в человеческое сознание, то он тут же вступает в область вечно подвижного человеческого сознания, мышления и вообще всякого переживания. А кроме того, в результате этой субъективной обработки объективно существующей или объективно предполагаемой действительности, в субъекте возникает тот творческий продукт, который тут же стремится опять вернуться к действительности, но уже к действительности не просто хаотически тягучей, но к действительности, получающей ту или иную творческую переработку и способной переделываться согласно тем или иным общественно-личным принципам.

Всю эту творческую стихию мышления, отражающего действительность, мы называли интерпретацией действительности и потому находили в языке в качестве самых главных именно интерпретирующие функции. Поэтому, когда мы выше сказали о смысловой валентности языка, то мы имели в виду, во-первых, чисто человеческую смысловую валентность, а во-вторых, в связи с этим и творчески-человеческую валентность, интерпретирующе-смысловую валентность, т.е. мыслительную, абстрактно пережитую, но в то же самое время готовую перейти к практике, к ее фактическому осуществлению, к переделыванию той самой действительности, отражением которой она была вначале.

В связи с этим будет точнее говорить не просто о смысловой валентности языка. Повторяем: все, что существует, всегда есть нечто, т.е. всегда обладает какой-то идеей или каким-нибудь смыслом, и потому в широком смысле всякий предмет вообще и всякая его динамическая валентность всегда будет так или иначе смысловой. С этой точки зрения каждое слово не есть просто отражение действительности, но то или иное ее мыслительное понимание. Всякий предмет, живя и развиваясь, получает бесчисленное количество разных смысловых оттенков, и его валентность тоже смысловая, поскольку каждый момент такой валентности отличается от всех других моментов и всегда что-нибудь значит. Поэтому, чтобы не было недоразумения, в настоящем месте нашей работы слово «смысловой» обязательно надо снабжать каким-нибудь более специфическим определением.

Можно было бы говорить об отражательно-смысловой валентности. Но и этого мало, поскольку термин «отражение» часто понимается слишком элементарно и слишком механистически – как буквальное отражение, не получающее ничего нового от той среды, в которой оно осуществилось, т.е. независимо от человеческого мышления. Необходимо указывать, что это отражение обязательно творческое, обязательно анализирующее и обязательно перерабатывающее всякую отраженную предметность, обязательно также и мыслительное. Поэтому при самом минимальном учете специфики языка необходимо говорить не только о смысловой, но об интерпретирующе-смысловой валентности или об интерпретативно-смысловой валентности, выдвигая на первый план именно мыслительные стороны языка.

Приветствие при расставании древний грек обозначал словом chaire («радуйся»), древний римлянин – словом vale («будь здоров», «будь силен», «будь крепок»), русский – «прощай» (т.е. «прости»); кроме того, русские говорят здесь «до свидания», немцы – auf wiedersehen («до нового увидения»), французы часто говорят adieu («с богом»), англичане – good-bye («до свидания»). И вообще, в разных языках указание на расставание может выражаться самыми разнообразными средствами. И значит, везде имеется здесь в виду не просто отвлеченный смысл расставания или разлуки, но этот смысл каждый раз по-разному мыслительно интерпретируется. Некоторые выражения в иных языках еще сохраняют былую моральную насыщенность. Так, например, русское «прощай» теперь уже не указывает на просьбу о прощении, но несомненно носит на себе налет более возвышенного и морального характера, чем просто «до свидания». Точно так же франц. adieu, как и итал. addio, тоже отличается несколько более возвышенным характером, чем просто франц. au revoir. Англ. good-bye в настоящее время звучит так же прозаически, как и русское и немецкое выражение при расставании. Однако это теперешнее прозаическое выражение произошло из староанглийского god be with you, означавшего «Господь с тобою». Англ. farewell, где первая часть слова сопоставляется с нем. fahren («ехать»), в настоящее время можно перевести как «доброго пути». Однако выражение это в просторечии употребляется у англичан гораздо реже, а встречается больше в поэтическом языке или в песнях. Наконец, русское выражение «всего хорошего» звучит уже совсем прозаически; а такие выражения, как «всего» или «пока» воспринимаются даже на границе просторечия и вульгаризма. Таким образом, даже такие простые и просторечные выражения, которые употребляются при расставании одного человека с другим, отличаются самым разнообразным интерпретирующим характером, начиная от простой констатации самого факта расставания и кончая самой глубокой и высокой его моральной или какой-нибудь еще иной интерпретацией. Если же учесть еще и ту интонацию, с которой произносятся слова при расставании, то можно прямо сказать, что типов этой интерпретации безгранично много. При этом всякому должно быть ясно, что интерпретация эта не есть просто языковое отражение самого факта расставания, но и чисто мыслительная его насыщенность, начиная от нулевой и кончая безгранично насыщенной, с сопровождением то ли просто рукопожатия, то ли поцелуя, то ли просто кивка (тоже при самом разнообразном и трудно формулируемом личном и общественном содержании этих физических актов).

§ 5. Валентность в окружении соседних категорий

В заключение предложенных выше размышлений нам хотелось бы сопоставить новейшее понимание валентности с такими языковыми категориями, которые соприкасаются и часто сливаются с нею, но которые весьма полезно отличать и формулировать отдельно.

Прежде всего валентность слова и вообще всякого языкового элемента раньше никак не отличали от так называемого основного значения слова или элемента слова. Здесь не стоит входить в рассмотрение того, что можно и нужно назвать основным значением слова, существует ли такое основное значение и если существует, то в каком смысле. Однако в настоящее время основное значение слова, как бы его ни понимать, является весьма статической категорией, в то время как валентность слова указывает не только на подвижный смысловой характер слова, но несомненно также и на смысловую динамику валентности. Она не просто есть или существует в слове, но она является его смысловой мощью, ее разносторонней и даже трудно исчислимой семантической потенцией. Валентность слова действительно, можно сказать, есть его основное значение. Но это не просто основное значение, а еще и заложенная в нем потенция весьма разнообразных значений.

Обычно плохо различают валентность слова и его полисемию. Тут – тоже различие в смысле статического элемента или статической картины полисемии и динамической порождающей силы валентности. Валентность есть созидательная мощь подчиненных ей семантических элементов, а не просто семантическое и статистическое их перечисление. И тем не менее, валентность содержит в себе четкую разграниченность подчиненных ей элементов. Это дает основание некоторым авторам понимать лингвистическую валентность как поддающееся количественному определению свойство слова[199]. Дело, однако, заключается не столько в количественном определении свойств слова (иной раз