нечто туманное и бессмысленное, но стали понимать как нечто получившее для себя определенный смысл, как нечто теперь уже осмысленное. Назовем это подведение единичного под общее и функционирование общего как чего-то, дающего смысл соответствующему единичному, актом сигнификации. Эта сигнификация есть, следовательно, смыслополагание, и ему принадлежит смыслоразличительная функция. Звук «а» был чем-то глобальным и смутным, пока мы его не понимали как именно «а». Но когда это «а» поняли именно как «а», мы его уже осмыслили как «а», т.е. совершили не только артикуляционно-акустический акт, но еще и акт сигнификации.

Однако тут-то как раз и начинается теория того, что мы называем языковой сигнификацией. Даже сигнифицированное «а» все еще не означает того, что это «а» есть действительно то «а», которое функционирует в языке, в живой речи языка. Ведь если мы действительно поняли, что «а» есть именно «а», то вовсе не из таких изолированных звуков состоит человеческая речь. Если бы это было так, то, произнося слово «дерево», мы сначала произносили бы звук «д» и тут же о нем забывали бы; затем мы произносили бы звук «е» и опять тут же о нем забывали и т.д. и т.д. Вместо живого слова «дерево» мы получили бы просто некоторый ряд звуков, вполне сигнифицированных, т.е. понятых нами как таковые, но взаимно изолированных, поскольку этого требует сигнификация каждого звука как чего-то вполне определенного и законченного и вполне отличного от всяких других звуков. Сигнификация звука «а» как именно «а» указывает на специфику этого «а» как результата тех или иных артикуляционно-акустических функций, не больше того. А когда мы этими звуками пользуемся в нашей живой речи, мы совершенно даже и не вспоминаем о затраченных артикуляционно-акустических усилиях. Языковое «а» вовсе не есть артикуляционно-акустическое «а». Его языковая сигнификация вовсе не есть артикуляционно-акустическая сигнификация. Поэтому, как бы представители фонетики ни старались дать точное артикуляционно-акустическое описание звуков языка, взятых в своей специфике, т.е. именно как таковых, именно как звуков же, все равно фонетическая дисциплина, взятая сама по себе, не имеет ровно никакого отношения к языку. Языковые звуки вовсе не есть просто звуки. В языке им принадлежит совсем другое значение, вовсе не фонетическое. Подлинное языковое значение звуков внефонетично и надфонетично. Когда мы говорим «дерево», – ни о каких отдельных звуках, составляющих данное слово, не говорим и не думаем. Эти звуки, входящие в осмысленное слово «дерево», являются только носителями определенного смысла, т.е. того смысла, который принадлежит слову «дерево» как слову, обозначающему определенный тип и структуру из области растительного мира. Между этим смыслом и звуками, его выражающими, нет ничего общего. И сигнификация, заключенная в слове как в определенной структуре языковой области, вовсе не есть фонетическая сигнификация. Поэтому данное выше определение сигнификации как приобщения частного к общему или общего к частному является определением слишком широким, которое охватывает и фонетические функции в артикуляционно-акустической области, и те языковые звуки, которые вовсе не являются только звуками и осмысляются только внефонетически, только надфонетически. Очевидно, языковая сигнификация требует от нас более подробного изучения, основные черты которого мы сейчас кратко наметим.

§ 2. Что такое языковая сигнификация?

Чтобы приблизиться к более точному определению языковой сигнификации, необходимо исходить по крайней мере из трех аксиом, которые не требуют доказательства и которые даже и невозможно доказывать ввиду их повелительной очевидности.

Во-первых, существует бытие, само по себе, от себя самого и для самого себя. Такое бытие, охватывающее собою все свои порождения, можно было бы называть абсолютной действительностью, но мы ее будем называть просто действительностью. Благодаря своей всеохватности она выше всех отдельных объектов и субъектов, поскольку те и другие не больше, как ее же порождение.

Во-вторых, существует мышление (или сознание), отражающее действительность, но не механически, не физически, не химически, не биологически и вообще никаким частным образом, а прежде всего, самым общим т.е. смысловым образом. Мышление не просто отражает действительность, но ставит вопрос в отношении каждого предмета: что это такое и чем отличается от всего прочего? Заняв такую специфическую позицию, мышление в дальнейшем развивается уже свободно и независимо. Однако, поскольку оно с самого начала является отражением действительности, то в результате своих операций также возвращается к ней. Но эта действительность, вместо глобальной, вечно текучей и в деталях неразличимой, слепо ползучей, представляется теперь, в результате наших мысленных операций, уже со своей раздельной и устроенной, закономерно направленной и вообще осмысленно упорядоченной стороны. Тут выясняется и огромный реализм мышления, впервые дающий возможность познавать закономерное протекание действительности и тем самым возможность ее сознательного с нашей стороны переделывания.

В-третьих, в процессе своего развития, мышление, которое с самого начала только отражало действительность, становится теперь на путь самостоятельного активного развития. Оно порождает как бы собственную действительность, причем данную вполне непосредственно. По Марксу, язык и есть непосредственно данная действительность мысли.

Нам представляется, что без признания этих трех аксиом нечего и думать понимать, что такое язык и что такое языковая сигнификация. Если читателю будет угодно доказательств, тогда в дальнейшем нам стоит уточнять эти аксиомы и делать все вытекающие из них выводы. Если же эти три аксиомы кому-нибудь непонятны, то понимать наши дальнейшие рассуждения будет совершенно невозможно; и лучше такого рассуждения не проводить, а если его проводить, то такому читателю не стоит в него и вникать. Попробуем, однако, сделать из трех предложенных аксиом некоторые, хотя бы ближайшие выводы.

Самая сущность того, что мы сейчас назвали непосредственной действительностью мысли, уже указывает на то, что это есть отход от чистого и абстрактного мышления и вполне определенный способ приближения к тому, чтобы понять действительность и так или иначе с ней общаться. Поэтому первое, что бросается здесь в глаза, это коммуникативная направленность мысленно развиваемой действительности. Язык не повторяет чистую и абстрактную стихию мысли, но он ее осуществляет, реализует и заново интерпретирует, чтобы стать ближе к действительности в ее первоначальном и для мышления исходном существовании. Но язык не есть также и буквальное повторение исходной действительности. Используя мыслительный аппарат, язык определенным образом интерпретирует и эту действительность. А так как исходная действительность ни от чего не зависит (поскольку ничего другого вне ее и вообще не существует), т.е. поскольку исходная действительность свободна, то и мышление, которое ее отражает, тоже свободно. А это значит, что и та непосредственно данная действительность мысли, которая составляет сущность языка, тоже свободна. Таким образом язык тоже вполне свободно интерпретирует и всю мыслительную сферу, и всю действительность, которая лежит в основе самого мышления. Поэтому