— Вот ты нормальная вообще? — сжимая руку, выкрикивает Меркулов. — Тебя только что хотели затащить в машину и сделать с тобой фиг знает что, а ты спрашиваешь живы ли они. Бдушкина, ты дура!

— Я не это имела в виду. Просто… Просто проблемы могут быть. Кто будет разбираться, что ты был прав? — поправляя платье, выдаю я, и подхожу к плачущей Маше.

— Никто, Таня. Оставила тварей там, где встретила и пошла в дом. В любом случае, они живы. И как только очухаются дадут деру.

— Паша…

— Дуй домой, Таня.

* * *

Обрабатываю Пашину руку и тут до меня доходит, что он не выглядит больным. Еще сегодня утром, он выглядел как минимум ослабленным, а спустя час как огурец.

— Паша, а ты выглядишь вполне здоровым.

— Конечно. Я уже со вчерашнего дня здоров.

— Не поняла.

— А что тут непонятного, Таня? Фиговая из тебя медсестра, раз не поняла, что я уже симулирую.

— Зачем?

— Да чтобы ты гладила меня и кружилась аки пчелка двадцать четыре часа в сутки, неужели непонятно?

— Понятно, ну ты и дурак.

— Да ты тоже недалеко отошла, такая же дура, — вскакивая из-за стола и опрокидывая флакон с антисептиком выдает Паша. — Вот чего тебе надо? — подходит к окну и открывает форточку.

— В смысле?

— В прямом. Чего ты режим подростка включаешь? Не девочка уже, так чего ломаешься?

— У нас ничего не будет, Паша, — становясь около него, спокойно произношу я.

— Почему? Я же пошутил про долг с теми деньгами. Это же не из-за них, я тебе просто предлагаю… Господи, чего ты такая непонятливая. Я красавчик, ты тоже вроде как ничего, — усмехаясь произносит Паша. — Вот и надо направить жизненные силы в одно русло. — Тань, — притягивает меня за талию и так обаятельно улыбается, что хочется дать ему в лоб. — Ну давай, а?

— Тебе точно тридцать восемь?

— А тебе точно двадцать пять?

— Нет.

— Вот ты нормальная?

— Нет, — смеюсь я. — Прости.

— Вообще все не так должно быть. Я как бы в твоих глазах сейчас должен быть лучше, я ж типа спас тебя. Дальше ты должна броситься мне на шею, ну и как минимум поцеловать.

— Ты что нанял этих уродов специально?!

— Нет, ты точно ненормальная.

— Ну, прости. Сейчас это выглядит так.

— Ты не Бдушкина, ты…. Ой, все, — отпускает меня и отходит от окна. — Мы возвращаемся домой. Собирай вещи.

— Уже? — разочарованно произношу я. — Ты же говорил, что в город пока нельзя?

— Уже можно, Танечка. Со вчерашнего дня все тихо и спокойно, а раз тут мне больше не светит ничего хорошего, то и не вижу смысла спать на вонючем диване и мыться водичкой из тазика.

— Хорошо. Я соберу сейчас вещи. А билеты уже куплены?

— Чтобы я еще раз поехал на поезде? Обойдешься. Поедем на машине, быстрее будет. Тима, ко мне, — хлопая ладонью по ноге, зло бросает Паша и выходит из кухни.

Словами он в данном случае точно не разбрасывался. Не прошло и часа, как Паша занес все вещи в машину и не говоря ни слова, мы выехали из деревни.

За четыре прошедшие дня, Паша как будто сорвался с цепи. Казалось бы, когда ему злиться и отыгрываться за фактический отказ, если сразу после приезда в город, он убежал на работу. Но нет, время он исправно находил, более того, приезжал домой на обед. И после словесной перебранки выпрямлял Маше ножки… С ума сойти, просто немыслимо, чтобы тридцативосьмилетний мужчина, недавно узнавший, что у него есть дочь, так маниакально ко всему относился. Горшок-это вообще отдельная тема, ежедневный вечерний ритуал заканчивался полнейшим крахом, от чего Паша злился еще больше. Но сегодняшний вечер должен войти в историю, жаль камеры в руках нет. Меркулов сидит на коленях и вместо обычного выжидания сидящей Маши на горшке, упорно шепчет «пис, пис, пис».

— Ну, пожалуйста, Машенька. Ну чуть-чуть. Если сейчас не помочишься или не сделаешь кучку, кроме брокколи больше ничего не получишь.

Сказал, как отрезал, только на Машу это никак не повлияло, все, что она делала сидя на горшке-это рассматривала своего отчаявшегося папу и параллельно сосала пальчики. В какой-то момент я поняла, что он реально в отчаянии, это не напускное, он реально устал. Подхожу ближе и опускаюсь рядом с ним на пол. Паша тут же поднимает голову, смотрит на меня несколько секунд и глубоко вдохнув, дальше опускает голову на ничего непонимающую Машу.

— Паш, — кладу руку на его плечо и немного поглаживаю. — Всему свое время, понимаешь. Она еще очень маленькая. Ну посмотри на нее, ей уже сидеть надоело, она хочет слезть с этого дурацкого горшка. Не может она столько неподвижно на нем сидеть.

— Если бы я всякий раз сдавался, когда мне было тяжело или что-то не получалось, то сейчас я бы сидел не на персидском ковре, а на траве в какой-нибудь деревне.

— Ты меня совершенно не слушаешь. Это разные вещи. Просто к горшку надо приучать чуть позже. Маленькая она еще и ножки ей тоже не надо выпрямлять, нормальные они у нее. Нормальные, — смотрю в его голубые глаза и улыбаюсь. — И вообще она красавица.

— Так есть в кого, — выдает Паша.

— Ну да, сам себя не похвалишь и другие не похвалят.

Приподнимаюсь и беру недовольного щекастика на руки. Усаживаю Машу себе на колени и Паша тут же делает такое же недовольное лицо.

— Ну что опять?

— Ничего.

Не знаю, что там ничего, но смотрит он на меня так жалобно, что мне невольно хочется его обнять.

— Погладь меня. Вот ты начала с плеча, будь добра, продолжи дальше.

— Паш, ну ты опять?

— Погладь, — настаивает он.

— Это все не серьезно. Ты снова ведёшь себя как подросток.

— А что серьезно? То, что смотришь на меня, когда думаешь, что я не вижу? Любуешься в тихушку, а признаться не можешь? Ну и кто из нас подросток? — резко поднимаясь с пола, бросает Паша. — Коза ты, Бдушкина! Самая настоящая коза.

Ударяет ногой горшок и идёт к двери, попутно кидая:

— У этого горшка плохая аура.

— И не только у него, — добавляю я напоследок, прижимая к себе Машу.

Вдыхаю детский, ни с чем несравнимый, запах и почему-то хочется расплакаться, словно мне пять лет.

— Ну вот зачем твоя мама повелась на чьи-то доводы? А, Машка? Я не коза, а самая настоящая овца. Овца, да? — целую любимые щеки, сжимая в руке Машины пальчики и мысленно заставляю себя сказать Паше правду. Ну чего я жду, черт возьми. — Папа поймет. Обязательно поймет, да, булочка? А может и поможет. Пойдем сделаем что-нибудь приятное папе.