Таня лишь издает смешок в ответ на мой вопрос и мотает головой из стороны в сторону.

— Ты неподражаем.

— Вообще-то надо сказать, что я великолепен, что у тебя такого никогда не было в жизни и так далее.

— Не было. Если ты посмотришь на часы, то поймешь, что сейчас всего полдесятого. Твоя дочь привыкла кушать.

— На ночь есть вредно. Тем более, она даже не плачет, значит все хорошо.

— Интересно, а что бы ты делал, если бы тебе подсунули младенца сразу после рождения?

— То же самое, что и сейчас.

— Ошибаешься, Паша. Это совсем другие вещи. Не скучай, я быстро.

— Таня!

— Что?

— Только посмей сюда не вернуться.

— А то что? — дерзко заявляет она.

— Закатаю в бетон.

— Ловлю на слове, — тихо произносит Таня и прикрывает за собой дверь.

То ли Бдушкина испугалась моей угрозы, то ли самой хотелось вернуться, но через полчаса, когда я ее уже совсем не ждал и планировал уйти в глубокий сон, Таня таки вернулась в кровать. Сама прижалась ко мне, и стала водить пальчиками по моей груди.

— Спасибо, Паша.

— За что? — не ожидал такого.

— За то, что ты такой хороший… и не только, — стискивает меня в своих объятиях, приподнимается и легонько целует в губы. — Спокойной ночи.

— И тебе, Бдушкина, — тихо шепчу на ухо я.

Проснулся от знакомого приятного ощущения, что меня кто-то гладит. Это точно не Тима, да и явно не Маша, стало быть Таня. Открываю глаза и наблюдаю за тем, как Таня рассматривает меня, при этом поглаживая.

— А что мы сегодня будем делать?

— Надеюсь, то же, что и вчера вечером, — сонно шепчу я, приподнимаясь на кровати.

— Вообще-то я о другом, — нахмурив лоб, произносит Таня.

— Я понял, Танечка, не злись, тебе не идет. Давай поедем вместе с малой в парк. Погода хорошая.

— Нет, не хочу туда, где много людей.

— А что так?

— Не люблю толпу. Так ясно? — садясь на кровати, резко бросает Таня.

— Ясно. Чего ты так злишься? — беру ее за руку и валю обратно. — Кстати, Татьяна, у меня для вас плохая новость. В области вашей шеи я чувствую плохую ауру.

— И что, Павел, вы предлагаете мне ее отрезать и оставить за порогом?

— Нет, я не на такой зверь как некоторые, — целую Таню в губы, а самого пробирает на смех. — Слушай, а на кой черт ты тогда заставила меня это сделать?

— Я чувствовала от ботинок плохую ауру, вот и все.

— Сейчас мне хочется тебя придушить.

— Ну хорошо, что не отрезать мне голову и оставить ее за порогом. Вот тогда у меня точно не останется шансов, — смеясь произносит Таня.

— Точно. Без шансов.

— Это ты сейчас о чем?

— Да так. Тань, еще ночью хотел спросить, а ты не напомнишь мне, что это такое? Мне кажется, где-то я уже это видел, — достаю из-под простыни купленные мною трусики и приподнимаю их вверх.

— Не помню такого. А что это? — пытается сдержать улыбку Таня.

— Мое белье.

— Не думала, что ты носишь женское белье.

— Вот совсем не смешно. А ведь кто-то говорил, что не наденет его, прям с пеной у рта.

— Это была необходимость.

— А что так? Последние трусы порвались?

— Точно.

— Святые угодники, оказывается их надо было просто порвать.

— Прекрати, — смеясь произносит Таня, зарываясь пальцами в мои волосы. — Нам надо вставать.

— Зачем? Сегодня выходной и даже у меня.

— Паш, ты совсем не помнишь, что у тебя есть дочь?

— А причем здесь моя дочь? Маша не плачет. Она сыта и дрыхнет, чего тебе надо, женщина.

— И тем не менее, нам надо вставать. Как раз сейчас она проснется. Я пойду готовить завтрак, а ты ее покормишь и проверишь памперс, да? — гладя меня по щеке, как-то по-доброму интересуется Таня.

— Да.

— Тогда отпусти меня и верни белье.

— Да, пожалуйста, — перекатываюсь на спину и отдаю Тане трусики. — Я хочу блинчики со сгущенкой и кофе без плевка.

— Я постараюсь.

Постаралась Таня на славу, даже и придраться было не к чему. Завтрак как в лучших домах, даже с сервировкой не подкачала. В итоге, со скрипом, но Таня все же согласилась провести выходной не в парке, а на берегу озера в загородном кафе. О том, что принадлежит оно мне, знать ей совершено не нужно, как собственно и о том, что ночевать мы будем тоже не дома.

— Ты все взяла? Памперсы не забыла?

— Не забыла.

— Тогда на выход, — беру коляску и направляюсь к машине.

— А я думала мы будем сидеть в душном кафе, с кучей народа, где каждый второй будет жаловаться на то, что «ваш ребенок слишком громко плачет».

— А знаешь, я и сам такой же. Терпеть не могу, когда рядом со мной орут дети, — ложусь на покрывало рядом Таней и Машей и открываю бутылку газировки. Протягиваю Бдушкиной стаканчик, но та только кривит нос. — Чего? Ты же сама сказала, что хочешь пить.

— Но сейчас же ты не такой? Ну изменил отношение к детям?

— Нет. Не надо строить иллюзий. Мне как было плевать на чужих детей, так все и осталось. Я не обязан любить чужих невоспитанных детей. А свое-это совершенно другое. И если ты сейчас скажешь, что ты любишь всех вокруг детей, я утоплю тебя вот в этом водоеме. Ненавижу лжецов.

— Не скажу. Я говорила о другом. Как раз о Маше. Я думала с помощью нее ты изменил отношение не только к детям, но и к остальному.

— Не менял я никакого отношения, Тань. В моем возрасте тяжело что-либо поменять и тем более измениться самому.

— А ведь ты сейчас врешь, — приподнимаясь на локти, бросает Таня. — Я более чем уверена, что ты никогда не проводил так время и не делал всего того, что делаешь сейчас. Значит ты уже поменялся. И не спорь. Все, не хочу портить такой день.

— И не надо.

Таня берет Машу к себе на колени и начинает самым настоящим образом ее тискать. Нравится ли мне эта картинка? Не знаю. Противоречивые чувства, вроде и хорошо, и одновременно бесит. Так не сюсюкаются с чужими детьми, или делают это с определенной целью. Первый вопрос до сих пор остается нерешенным. А второй еще хуже. Если кто-то действительно ее подослал, чтобы войти в мое доверие и влюбить в себя-это трындец как плохо, потому что это уже произошло.

— Тань, а поклянись жизнью Маши, что тебя никто ко мне не подослал.