компьютера таким же образом. Подобно тому, как Вермеер (гипотетически) запряг дочь в ярмо своего проекта, мы запрягаем в свои проекты компьютеры. Как, по нашей гипотезе, дочь Вермеера могла повлиять на работу своего отца, так и мы можем допустить, что машинные системы могут преобразовать даже то, как мы работаем, и то, как мы понимаем область работы или творчества (например, го)[188]. Но только при ложном понимании агентности и власти, чем-то вроде реликтового представления, это заставит нас переосмыслить, кто что делает.

Крайне важно, что тот факт, что мы не можем определить, был ли написан тот или иной текст человеком или программой, не имеет теоретического значения[189]. Во-первых, если произведение имеет ценность, то оно имеет ценность благодаря работе, которую выполняет в пространстве наших идей и проблем. Во-вторых, то, кто или что породило произведение, как правило, и по причинам, которые мы уже рассматривали, не наделяет его авторством, несмотря на укорененность упомянутой реликтовой концепции[190].

Но есть возможность, которую мы еще не рассматривали. Что, если машины, натренированные на огромном корпусе человеческой культуры, начнут создавать романы и фильмы, стихи и песни, которые окажутся, с нашей точки зрения, на переднем крае того, что имеет значение? Что, если машины станут художниками (а также журналистами, врачами и так далее) будущего?

Этого не может случиться, но не потому, что не может случиться так, что перед системами искусственного интеллекта будет поставлена задача создавать романы и фильмы, и не потому, что особенными роман и фильм делает то, что они являются творением человеческих рук. Вспомните «Фонтан» Дюшана. Человеческая рука не имеет к нему никакого отношения[191]. Но, что важнее, сама вещь, созданный продукт не то чтобы не имеет совсем никакого отношения к художественной ценности, но в целом почти его и не имеет. Произведение искусства – не вещь. Произведение искусства – это коммуникативный акт, целью которого является экстаз. Оно одновременно реагирует на историю, ощущаемую потребность и чувствительность к ситуации, в которой оказываются творец и публика. Произведение искусства подобно шутке. Если шутка смешна и значима, то только потому, что она касается того, что волнует людей, выводит их из себя или выбивает из колеи. Если шутка смешна, если мы ее понимаем, то она наша, она от нас. То, как она была создана, не имеет никакого отношения или, в лучшем случае, имеет очень мало отношения к ее статусу или значению. В частности, не имеет значения, была ли шутка обнаружена в древнем свитке, доставлена пришельцами из космоса или «сгенерирована» системой машинного обучения на основе обширной всемирной базы данных. Так же и с искусством. Если что-то является произведением искусства, то оно в силу самого этого факта является продуктом человека (будь проклят способ производства). Ибо оно является произведением искусства не в силу своего происхождения, не благодаря своим внутренним свойствам и даже не благодаря простому воздействию на нас – вспомните, хорошая телевизионная реклама может вызвать у вас слезы, и ничто не оказывает на людей более сильного воздействия, чем порнография и пропаганда, хотя они и не являются искусством, – а только благодаря тому, что позволяет нам делать. Лозунг «Что такое искусство, определяет только население» передает эту мысль не очень хорошо. Но он верен. Искусство контекстуально и интерактивно.

Но если мы ищем признак человека, элемент, который проводит красную черту между человеком и компьютером, нам не нужно смотреть дальше тела и стиля. У компьютеров нет тела, у них нет стиля.

Помните, мы живем в стиле, мы живем в нем, мы знаем его именно как наше общее самоизображение, как наш способ показываться, по крайней мере потенциально, другим. Стиль – это не просто «подсказка», которая намекает вам, что ответственной стороной являюсь я («это его знак»); стиль – это Я-концепция, которую я разворачиваю, чтобы управлять своим становлением. Это закон, которому я подчиняю себя. Стиль выражается в том, что я делаю и что находится чуть ниже порога моего сознательного действия, в моей осанке, походке, взгляде и улыбке, в моем теле. Только существо с телом может иметь стиль, ибо стиль – это феномен воплощения в теле par excellence. И только существо с миром может иметь тело, потому что тело – это конкретное присутствие нас как игроков в мире, смыслы которого, в свою очередь, открываются при помощи того, что мы можем делать и предпринимать телесно.

Стиль – это выражение того факта, что человек никогда не действует просто так. Наши действия – это выход в социальное пространство, где то, что мы делаем, имеет социальный смысл. Движение, жест или поступок любого рода может нести стиль только в том случае, если он имеет для актора значение, выходящее за рамки практических требований задачи или ситуации. То, что мы делаем, обретает стиль только в той мере, в какой мы чувствительны к тому, что делаем, как к воспринимаемому другими и, таким образом, как к потенциальному способу общения с ними и изменения их. Задумаемся же: люди, полностью слепые от рождения, не участвуют в определенной визуальной модальности демонстрации стиля; они жестикулируют и используют свои лица, чтобы выражать эмоции, и, конечно, эти выражения видны; но они, как правило, не обращают внимания на этот факт, так сказать, с оглядкой на свои отличительные визуальные качества. Вот почему иногда можно определить, что человек слеп, просто заметив его жестикуляцию[192]. Слепые люди не входят в это особое стилистическое пространство[193]. Это довольно общий момент. Начинающий пианист, каким бы искусным он ни был, еще не вошел в пространство стиля, потому что он еще не в состоянии понять, что он делает, как понять это может другой. Конечно, именно этому он и учится. Стиль рождается из замыкания распределенного самосознания и зависит от мастерства.

Компьютеры, даже пока еще не существующие, основанные на глубоком обучении джаггернауты будущего, не предотвращают замыкания и переплетения, которые делают человеческую жизнь такой, какая она есть. Не могут они и забрать их у нас ради своих целей. В конце концов, у них нет никаких целей. Но самое главное – они не стремятся к самопознанию и, следовательно, ничего не делают для того, чтобы реализовать то представление о себе, которое имеют. Компьютеры, как бы важны они ни были в качестве технологического дополнения к нашей работе, никогда не входят в человеческое бытие.

Как ни странно, эта линия аргументации в какой-то мере поддерживает основные утверждения об искусственном интеллекте. Нет, машины никогда не будут