и сняли с Кирана железо, пока он стоял на коленях, поверженный болью. Ему принесли вина и стали ухаживать, как за ранеными, которых уже начали приносить со стен.

– Занимайтесь ими! – вскричал Киран, сжимая зубы от вгрызавшейся в его чрево боли. И глаза его защипали слезы стыда, что он отвлекает внимание от тех, кто сейчас боролся со смертью. Дрожа и истекая потом, он поднялся на ноги и, шатаясь, двинулся вдоль стен. Он вышел во двор, чтобы хотя бы взять лук. Но, когда мальчик протянул ему колчан со стрелами, железная мука вновь охватила Кирана: колчан выпал из его руки, и стрелы рассыпались.

– Он не может, – кто-то сказал. – Мальчик, уведи его, отведи его в зал.

И Киран пошел, поддерживаемый пажом, спотыкаясь на лестнице от боли в костях. Мальчик и служанки уложили его у очага и принесли подушки под голову.

– Он ранен? – раздался полный боли и страдания за него голос Бранвин. Киран почувствовал прикосновение ее нежных рук. И нимб светлых волос, обрамлявших лицо, склонился над ним. Слезы боли и стыда замутили его взор.

– Никто не причинил ему вреда, – промолвил мальчик. – Я думаю, госпожа, он болен.

Ему принесли вина и трав, накрыли и согрели, пока он метался почти без чувств. Снаружи доносился лязг железа, воинственные кличи, а мальчики и служанки, снующие с поручениями, приносили известия, на чью сторону склоняется победа. Потом башня вздрогнула от удара, который обрушился на ворота, и жуткий треск заставил Кирана вскочить с тюфяка. С языка его готовы были вновь сорваться просьбы об оружии, но боль в костях твердила ему об ином. Прислонившись к дверям оружейной, он прислушивался к все более и более тревожным сообщениям, ибо один из створов ворот поддался под напором тарана, и сейчас его укрепляли бревнами как могли, поливая неприятеля дождем стрел со стен.

Штурм отхлынул. Киран сидел у очага, положив руку на камень, скрытый у него под одеждой, но тот молчал, откликаясь лишь болью. «Ей тоже больно», – подумал он, но раскаяние не охватило его. В зале не было никого, кроме Бранвин и госпожи Мередифь, которые изумленно взирали на него, когда им не надо было спешить к более тяжело раненным.

Весь день бушевала битва за ворота. Гибли люди. Временами Киран вставал и доходил до стены, но воины просили его вернуться в укрытие, а то, что он видел, не успокаивало его. Разбитые ворота еще держались, хотя петли их и покосились. Стрелы летали вверх и вниз со стены, и слышны были отчаянные предложения о вылазке, чтобы отогнать неприятеля от ворот, пока они не рухнули.

«Не делайте этого», – мысленно молил он Скагу, не в силах преодолеть ливень стрел, что окружал того на вершине ворот. И мудрый Скага распорядился обороняться, а не атаковать; масло лилось на осаждающих, охлаждая их пыл, но они развели костры перед воротами, и от масла огонь разгорался еще яростней, грозя пожрать ворота. К полудню сорвалась еще одна петля, и враг хлынул в ворота. Раненые, изможденные воины проходили мимо Кирана, укоряюще глядя на него залитыми кровью глазами. Женщины взбегали по лестницам, поднося стрелы, помогая раненым, а иные, взяв луки и укрывшись за плетеными щитами, посылали стрелы в гущу нападавших. Наконец Киран вышел, взял лук у раненого и попытался еще раз: одну стрелу он выпустил и заложил вторую… но слабость охватила его, и третья улетела мимо, а лук выпал из его рук на амбразуру. Мальчик подобрал лук, а Киран, охваченный стыдом, сел, приходя в себя, пока не отыскал силы вернуться в укрытие.

А мальчика принесли мертвым чуть погодя, ибо стрела пронзила его горло, и его место занял другой, еще более юный. Киран заплакал, увидев это, и отошел в угол, пытаясь скрыться ото всех.

С наступлением сумерек шум сражения утих, а вскоре и вовсе прекратился. Киран вернулся в зал согреться у очага и послушать разговоры слуг. Пришли женщины, усталые, с тенями под глазами, и заговорили о холодном ужине, к которому ни у кого не лежало сердце. Мужчины во дворе пытались укрепить ворота, и звук молотков отдавался в зале.

Пришел Скага, бледный и измученный раной от стрелы, пронзившей его руку. При виде его Киран отвернулся и уставился в угли очага. Дамы сели, и прислуга принесла хлеб, вино и холодное мясо.

Киран подошел к столу и тоже сел, глядя перед собой, не поднимая глаз ни на женщин, ни на сражавшегося весь день арфиста и уж менее всего на Скагу. Еда была подана, но никто не притронулся к ней.

– Это из-за его раны, – внезапно прервала молчание Бранвин. – Он болен.

– Он утверждает, что пробрался сквозь ряды неприятеля и взобрался на нашу стену, – ответил Скага. – Он дал нам добрый совет. Но кто он на самом деле? Откуда он прибежал? И кого мы приняли в то время, когда наши жизни зависят от закрытых ворот?

Киран поднял голову и встретился глазами со Скагой.

– Я из Кер Донна, – промолвил он. – Мы служим одному королю.

Скага ответил ему суровым взглядом, и никто не шелохнулся.

– Это все его рана, – повторила Бранвин, и Киран был благодарен ей за это.

– Мы не видели раны, – ответил Скага.

– Хотите? – спросил Киран, ибо у него не было недостатка в шрамах. Он изобразил на лице своем гнев, но на деле стыд пожирал его. – Можем пойти в оружейную, если хочешь. Можем обсудить это там, если такова будет твоя воля.

– Скага, – с укоризной обратилась Бранвин к старому воину, но госпожа Мередифь прикоснулась к руке дочери и без слов призвала ее к тишине. И Скага встал. И Киран поднялся на ноги, готовясь следовать за ним, но Скага кликнул пажа.

– Меч, – сказал Скага. И мальчик принес его от дверей. Киран стоял не шевелясь, чтобы не опозориться в глазах всех, кто смотрел сейчас на него. Бранвин вскочила на ноги, за ней поднялась госпожа Мередифь, и один за другим все повставали.

– Я хочу посмотреть, как ты будешь держать меч, – сказал Скага. – Мой сгодится. Он из доброго старого железа.

Киран ничего не сказал. Сердце екнуло у него, и камень загодя отозвался болью. Он взглянул в глаза старого воина и понял, что тот повидал больше на своем веку, чем остальные. Скага вынул меч из ножен и протянул ему; Киран взял обнаженное лезвие в руки, стараясь скрыть боль, отразившуюся на его лице. И не смог. Он протянул оружие обратно, чтобы не обесчестить его, уронив. Скага сурово принял меч. В зале застыла мертвая тишина.

– Нас обманули, – медленно выговорил Скага, и глубокий его голос был печален. – Ты принес нам сладкие слова. Но ваши дары никогда не