Костя Зенькович сломался разом, страшно. Все уже стали привыкать, что Костя приобрёл дурацкую манеру вдруг замолкать посреди пьянки, откидываться на стуле, блукать разъезжающимися глазами по сторонам, с идиотской улыбочкой на дряблых губах, а потом без слов окунуться лицом в стол. Засыпал мгновенно и мертво. Выносить приходилось под ручки. Костя болтал головой и плевался неразборчивыми словами. Утром, смущаясь, терпел подколки товарищей, укорявших, что вчера он опять «ушёл по-английски», не прощаясь и не выпив «на посошок».

Тем памятным вечером Костя «ушёл в астрал» раньше обычного. Ломать застолье из-за павшего товарища никто не захотел, а вид уткнувшегося лицом в скатерть посетителя стол не украшал и вызывал недовольство халдеев и посетителей. Громов, уже известный всему «дну» правоохранительного сообщества Москвы своей принципиальной трезвостью, на пьянке присутствовал чисто за компанию — обмывали первенца Боцмана, не пойти просто не мог. Без голосования решили, что тащить на воздух Костю сподручнее самому здоровому и непьющему.

Холодный ночной ветер окончательно снёс Косте голову. Что за химическая реакция прошла в его организме от избытка кислорода, пусть гадают врачи, но внешне все выглядели жутко отвратительно. Классическая «белая горячка».

Костя неожиданно вырвался, с диким ором припустил по улочке, сиганул во дворы. Громов обнаружил его через десять минут. Костя сосредоточенно избивал полудохлый «запорожец». Пинал и молотил кулаками в полную силу и при этом орал на весь двор:

— Что буркалы выпучил, а? Ещё в молчанку играть будешь?! Колись, сука, пока печень не отбил!

Громов развернул Костю к себе лицом. Заглянул в белые безумные глаза. И молча вырубил коротким хуком в живот. Отшвырнул на капот. Успел выкурить полсигареты, пока Костя, захлёбываясь, исторгал из себя на невинный «запорожец» все, что успел съесть и выпить за день.

Утром Костя очнулся в квартире Громова. Жалким, помятым и напрочь ничего не помнящим.

Громов сунул ему под нос кружку с горячим кофе. Дождался, пока Костя не сделает первый жадный глоток, и произнёс, словно бросая тяжёлые булыжники в воду:

— Я дерусь с детского сада. Потому что люблю это дело. Ты дрался, чтобы не прослыть маменькиным сынком. Я могу выпить ведро, но мне страшно стать слабым. Поэтому я не пью. Ты считаешь себя героем, потому что бухаешь наравне с матерыми операми. И тебе нифига за себя не страшно. Но отними стакан и ксиву — ты так и останешься маменькиным сынком. Умным, чистым и честным. Таким тебя родили, но у тебя не хватает ни ума, ни смелости быть сами собой.

— Ты к чему это, Гром? — пролепетал Костя.

— К тому, что ты больше в ментуре не работаешь. Посмотрел, как крутые мужики в дерьме по уши бултыхаются, и хватит. Не для тебя это. Грех такую голову под пули подставлять и водку в неё заливать. Все, Костя, абзац — и с новой строки.

Через неделю Костя устроил отвальную всему отделу. Проставился по традиции семью бутылками водки (номер его служебного удостоверения оканчивался на цифру «семь», отсюда и выводилось число бутылок), сам не пил, объявив, что закодировался. Адвокату, как пояснил, по статусу положено не глушить водяру, а смаковать элитные коньяки. А так как он в операх испортил манеры и вкус, то временно решил завязать.

Костя сел напротив. Громов опытным взглядом скользнул по его гладкому, свежему лицу. Судя по всему, с тех пор Костя так и не раскодировался. Или научился смаковать адвокатские коньяки.

— А на вид ничего. — Костя покрутил в пальцах стакан. В желтоватой воде плавали ошметки мандаринов и красные шарики брусники.

— На вкус — тоже. Свежевыжатого сока манго, извиняй, к твоему приходу не напутанили.

— Ты что не ешь? — Костя указал взглядом на растерзанный антрекот на тарелке Громова.

— Жду, что ты скажешь. Тогда и решу, набивать живот или нет.

Костя придвинулся ближе. С лица сошло иронично-вежливое выражение благополучного адвокатика.

— У меня ещё одна проблемка, Гром. Есть клиент, которому до зарезу нужна помощь милиции.

Громов коротко хохотнул.

— А подробнее?

Костя до предела понизил громкость:

— Захват заложника с требованием выкупа. В залоге мальчик десяти лет.

— Пусть идёт на Петровку, там такие дела умеют решать.

— В этом и проблема, клиент никуда идти не может. Тебе нужны подробности?

Громов помедлил и ответил:

— В разумных пределах.

Костик отхлебнул компот, отставил стакан.

— Папа — «лицо кавказской национальности». Говорю, чтобы ты это учёл. Имеет серьёзный бизнес. Личных возможностей достаточно, чтобы разрулить все самому. Но в данный момент связан по рукам и ногам и посажен под «колпак». Какие-то тёрки внутри общины, как он дал понять. Восток, сам понимаешь, дело — тонкое. Кто кого сдаёт, кто против кого дружит — без пол-литра не разберёшь. Вот этот некто, кому папа поперёк горла встал, и организовал похищение. А теперь ждёт, когда папа сделает неверный шаг. Я достаточно сказал?

Громов, подумав, кивнул.

— Теперь спускаемся с небес на землю. — Костя покрутил стакан. — Исполнителей я вычислил и обложил. Трое. Живут в гостинице «Восток». Вооружены, особо опасны.

— Кто такие?

— Воевали в Чечне. Не из «моджахедов», просто отморозки. В горах тускло стало, решили «гастролировать» по России.

Костя достал из нагрудного кармана сложенный пополам листок. Быстро сунул в ладонь Громову.

Громов прочитал установочные данные и крякнул.

— Да, один — в федеральном розыске четвёртый год. У двоих — не отсиженный срок за разбой, — подтвердил Костя. — Тебя это удивляет?

— Нет. — Громов опустил веки. — Нет, Костя, меня уже трудно удивить.

— Есть веские основания предполагать, что они насилуют мальчика. Это ещё один аргумент, почему отец не хочет огласки.

Громов распахнул глаза. Костя кивнул.

— Да, Гром.

— Мальчишку они замочат по-любому. Зачем с выкупом мутят, не понятно?

Костя, морщась, допил компот.