Ответ литовцев произвел неодинаковое впечатление на польских сенаторов и на послов. Меж тем как первые сохраняют более мягкий и умеренный тон и желают вести переговоры далее, последние выказывают более горячности и настаивают на прекращении бесплодных переговоров и на прямом вмешательстве королевской власти, которая приказала бы литвинам занять свои места на общем сейме и просто принудила бы их к унии. При сем самыми ревностными сторонниками унии являются послы русского воеводства, то есть галичане, с перемышльским судьей Ореховским во главе: понятно, что, раз включенные в состав польской короны, они желают иметь в тесном единении с собой и другие русские земли, а не быть отделенными от них государственной границей. На сейме пока еще не выступает открыто вопрос о присоединении Волыни к землям польской короны, чтобы сразу не испугать литвинов; но вопрос этот уже обсуждается в закрытых заседаниях. Литовцы хотя сами в них не участвуют, но очевидно получают сведения обо всем, что происходит на сейме: посему сенаторы польские некоторые свои совещания облекают особой таинственностью. Те же меры, по желанию короля, предписаны и посольской избе, то есть воспрещен доступ в нее посторонним лицам. Но в свою очередь, хотя король действует заодно с поляками, однако некоторые литовские вельможи продолжают пользоваться его благосклонностью, каковы Радзивилл, Ходкович и Волович. Литовские сенаторы иногда приезжают к королю для тайных совещаний.

Тщетно поляки продолжают указывать на унию короля Александра и на Варшавский рецесс: литвины не признают этих актов, говоря, что они были изданы без согласия литовских чинов. По настоянию посольской избы король наконец 28 февраля, в понедельник, посылает приказ, чтобы литовские сенаторы заняли свои места в сенате вместе с поляками и литовские послы в посольской избе. На этот приказ виленский воевода Радзивилл ответил: «Если поедем, то к королю, а не к польским сенаторам». То же ответил жмудский староста Ходкович. Князь Василий Острожский, воевода киевский, сказал: «Сегодня не можем собраться, потому что послы наши стоят по деревням». Однако все согласились приехать в замок завтра, то есть во вторник, 1 марта. Но утром этого дня, когда польские сенаторы и послы собрались в своих палатах и ожидали прибытия литвинов, вдруг пришло известие, что сии последние ночью внезапно покинули Люблин и разъехались.

Представители Литвы, очевидно, рассчитывали своим удалением смутить короля, расстроить сейм и затормозить дело унии или заранее не признать законным все, что будет постановлено в этом смысле при их отсутствии. Но они на сей раз жестоко ошиблись в своих расчетах. Напротив, пока велись с ними переговоры, поляки, особливо сенаторы, действовали довольно мягко, с соблюдением правил вежливости и предупредительности по отношению к своим литовским товарищам. Теперь же, наоборот, и сенаторы, и сам король с большей энергией принялись приводить в исполнение намеченные планы, находясь под сильным давлением посольской избы, которая настойчиво понуждала их к действию, горячо протестовала против всяких уступок и проволочек и советовала поступать с уехавшими без королевского разрешения литовцами как с мятежниками. Некоторые послы предлагали даже принять военные меры, послать к татарам, чтобы отклонить их от союза с Литвой, а в случае дальнейшего ее упорства собрать посполитое рушение и оружием принудить ее к унии. Но подобные предложения вызвали вопрос о сборе денег на войско со шляхетских имений, что немедленно охладило рвение к военным предприятиям. Тем не менее в следующие за отъездом литовцев дни состоялась весьма важная и решительная мера: Подлесье и Волынь отделены от Литвы и присоединены к землям польской короны. В королевском универсале по этому поводу говорилось, впрочем, не о присоединении, а о «возвращении» их Польскому королевству от Великого княжества Литовского, которое владело Подлесьем и Волынью будто бы «не по какому-либо законному праву», а просто по снисхождению польских государей.

Оказалось, что не все литовские сенаторы и послы уехали из Люблина. Некоторые еще оставались, особенно подлесяне, которые и получили от короля приказание немедленно занять свои места на сейме между поляками, принеся указанную присягу польскому королю. Они повиновались, но просили при сем не требовать от них немедленной присяги, пока не будут обдуманы меры для защиты их от мести литовских сенаторов. Просьба эта не была уважена, и подлесяне, хотя неохотно, присягнули. Один из них, писарь литовский, староста Мельницкий Матишек, попытался было уклониться, говоря, что он уже присягал королю, как великому князю Литовскому, и что не годится присягать вторично и притом другому государству; но король, по настоянию польских сенаторов и послов, пригрозил отнять у него мельницкое староство, и Матишек присягнул. Вообще староства и другие временные королевские пожалования явились в руках польско-католической партии могущественным орудием для проведения унии. Однако этой партии пришлось немало хлопотать и настаивать перед королем, когда дошел черед до такого высокого сановника, как Евстафий Волович, литовский подканцлер и притом один из главнейших противников унии. Он держал несколько староств в Подлесье, и посольская изба потребовала, чтобы Волович также принес присягу. Король не считал его к тому обязанным; некоторые сенаторы также возражали, говоря, что «он держит староство не с судом, а простое», и устами архиепископа Гнезненского объявили его свободным от присяги. Но послы упорно стояли на своем. Посредством своего маршала Чарнковского они отвечали следующее: «Милостивый архиепископ! Припомните: когда присоединялись к королевству Прусская земля и Мазовецкое княжество, то присягали все должностные лица — сановники, державцы, шляхта, города, хотя насчет их верности не было никаких сомнений, а господин Евстафий — главный виновник расторжения унии, потому что одних послов выслал отсюда, а другим, которые остались здесь, делал угрозы. И эта подозрительная личность не будет присягать! Сохрани Бог! Это оскорбило бы тех, которые уже приняли присягу. Тогда вышло бы то, что говорится в пословице: овод пробился через паутину, а мухи завязли».

Один из послов (староста Радлевский) указывал прямо на то, что пример Воловича будет иметь большое влияние на других, смотря по тому, принесет он присягу или не принесет. После разных препирательств с послами сенаторы уступили им и порешили, что Волович должен принести присягу. Согласился и король с этим решением, но через канцлера Дембинского обратился к послам с просьбой, чтобы относились к Воловичу как к человеку важному и высокопоставленному, с уважением и подобающей вежливостью. Когда его призвали на сейм и объявили королевское решение о принесении присяги, Волович отвечал, что он уже приносил присягу Великому княжеству Литовскому и что его три подлесских староства приписаны к замку Берестье — следовательно, принадлежат к