вновь избранный король принес присягу как Польскому королевству, так и Великому княжеству Литовскому. «Если сейм всегда будет собираться только в королевстве, — говорили они, — то какую будет иметь власть рядом с маршалом коронным литовский маршал? Или какая будет должность канцлера Великого княжества Литовского, когда на сейме все дела будут выходить только с печатью королевства?» Кроме того, литвины желали, чтобы отказ короля от литовского наследства сделан был в пользу не одной Польской короны, но и распространен был также на великое княжество и чтобы Инфлянты (Ливония) оставлены были за Литвой.

Поляки не соглашались уступить даже и в этих не важных пунктах. Особенно шумела посольская изба; она не только не хотела слышать о каких-либо уступках, но постоянно возвращалась к королевской грамоте, по которой литвины, уехавшие с сейма, объявлены были ослушниками, и требовала, чтобы с ними поступлено было на основании этой грамоты, не теряя времени на дальнейшие убеждения. Впрочем, в самой посольской избе при обсуждении разных подробностей проекта унии не раз возникали несогласия, и она не могла прийти к единодушному решению по поводу того, как поступать с литовскими просьбами или письменными заявлениями. Вопрос о двух печатях в течение целого ряда заседаний послужил главным предметом спора со стороны литвинов и грозил даже расстроить все дело унии, стоившее таких трудов и усилий. Тяжело было положение короля между настойчивостью поляков, с одной стороны, и жалким, умоляющим тоном литовцев — с другой. Литовские сенаторы и послы продолжали собираться в отдельной зале. 24 июня король в течение нескольких часов переходил то к польским, то к литовским сенаторам, стараясь привести их к обоюдному соглашению, и, наконец, до того утомился, что ему сделалось дурно. Нужно заметить, что в это время Сигизмунд Август был удручен тяжким недугом: он страдал припадками каменной болезни.

Наконец, 27 июня, во вторник, многотрудное дело унии пришло к вожделенному для поляков концу. Литовцы прибыли в польскую сенаторскую палату, где находился король. Сюда же призваны были и польские послы. Вождь литовской рады, жмудский староста Ходкович, сказал длинную и убедительную речь; он говорил все о тех же вышеупомянутых пунктах и с горечью заявил, что Литва принуждена уступить в вопросе о печати, но просит поляков сделать ей уступку в остальных пунктах. Он упал на колени перед королем; за ним пали на колена все литовские сенаторы и послы.

«Именем Бога, — говорил со слезами Ходкович, — умоляем тебя, государь, помнить нашу службу, нашу верность тебе и нашу кровь, которую мы проливали для твоей славы. Благоволи так устроить нас, чтобы всем была честь, а не посмеяние и унижение, чтобы сохранены были наше доброе имя и твоя царская совесть. Именем Бога умоляем тебя помнить то, что ты нам утвердил своею собственной присягою».

При этом литовцы с плачем встали. Поляки также были тронуты, и многие из их сенаторов проливали слезы жалости. От имени польских сенаторов отвечал епископ Краковский; дружеским успокоительным тоном он говорил о взаимной братской любви двух народов и просил литовцев окончательно и немедленно принять унию. В том же тоне говорил сам король; а затем ксендз-канцлер (Красинский) по тетрадке прочел заранее приготовленный королевский ответ. Главное содержание всех этих ответов заключалось в общих уверениях, что из настоящей унии, с Божьей помощью, не может выйти ничего, кроме добра для обеих сторон, и что литовцы останутся при прежних вольностях и почестях. С дозволения короля последние удалились в свою залу для окончательного совещания. Это совещание длилось около трех часов. После того они воротились в сенат и устами того же Ходковича высказали свое согласие на все пункты унии, только просили смягчить некоторые выражения в их пользу. Все польские сенаторы встали, и краковский епископ от их имени выразил благодарность литвинам. Король также высказал свою радость.

На следующий день, 28 июня, накануне праздника св. апостолов Петра и Павла, по костелам пели Те Deum laudamus («Тебя, Бога, хвалим»), и проповедники призывали народ благодарить Господа Бога.

Торжественная присяга обеих сторон на унию совершилась 1 июля, в пятницу. Сперва присягали сенаторы королевства, начиная с архиепископа, потом литовские сенаторы, далее польские земские послы по воеводствам, а за ними литовские земские послы. При сем подлесяне, волыняне и киевляне присягали уже в числе поляков. Польские сенаторы благодарили Бога за то, что дал им дожить до такой минуты, и плакали. Канцлер, читавший форму присяги, был так растроган, что не мог продолжать чтение и передал великому маршалу. Однако и в эту торжественную минуту не обошлось без некоторого происшествия. Все присягавшие по очереди призываемы были к столу, около которого благоговейно стоял король, сняв шапку. Присяга, заключавшая обоюдное обещание свято исполнять свои обязанности к королю и все пункты унии, оканчивалась словами: «Да поможет мне в этом Бог единый в Троице и его святое Евангелие». Вдруг холмский подкоморий Николай Сеницкий с двумя другими польскими послами (Желинским и Бросковским из Мазовии), прежде чем встать на колени, сказал: «Я не буду присягать во имя Троицы и того Бога, которого не признаю».

Очевидно, это были члены арианской секты или антитринитарии. Король сурово приказал Сеницкому не прерывать совершающегося акта. Тот присягнул, но без упомянутых заключительных слов. А два его товарища совсем ушли из палаты и не присягали. (На следующий день их, однако, заставили присягнуть под угрозой исключения из сейма.) Кроме того, возник спор об Инфлянтах. Сенаторы литовские хотели, чтобы представители Инфлянтов присягали как члены Литовского княжества; а польские возражали, что Инфлянты признаны в общем литовском и польском владении, потому они должны присягать особо. Дело это было отложено до другого времени. По окончании присяги король сел на коня и в сопровождении членов сейма со множеством народа отправился в костел Св. Станислава, где сам принимал участие в пении Те Deum laudamus.

Затем, со 2 июля поляки и литвины заседали на сейме вместе как в сенаторской, так и в посольской палате. Предметами совещаний служили разные не вполне решенные дотоле пункты, относящиеся к унии, каковы: о защите государства, о монете, об Инфлянтах, о месте общего сейма, о местах, которые должны занимать в сенате литовские вельможи, духовные и светские, об избрании короля и прочем. Монета для Польши и Литвы принята общая, то есть одинаковая по весу, ценности и надписи. Местом для будущих сеймов назначена Варшава. Инфлянты утверждены в общем владении, а присягу их представители должны принести польскому королю. Места