А как только Легат умостился в катерке, капитан прямо на месте развернул его и погнал на всех возможных оборотах к причалу. А там был Харон, тоже радостно улыбающийся. А на набережной стоял черный отечественный автомобиль. И Легат, влекомый борзым капитаном, не поручкавшись толком с Хароном, уже сидел на протокольном заднем сиденье и смотрел в окно на всегда родную Столицу.

К Конторе домчались минут за пять. Ну, за шесть максимум. Потому что Столица в этот ранний час и давний год была прекрасно свободной и просторной – не чета той, где вольно правил Городской Голова, который, нельзя исключить, сильно любил по горло забитые машинами улицы и проспекты.

Каждому свое…

Они миновали Большой Открытый бассейн, вольготно расплывшийся на месте Главного Нового Храма, который, когда он был Старым, сначала снесли старые же комиссары в пыльных шлемах, а потом совсем новые комиссары в чистых шляпах в начале девяностых решили, что – все, приплыли, нужно восстанавливать Храм. И восстановили. Новодел, справедливо считал Легат, но, коли честно, ему не претило.

Присмотрелся, привык. Старого-то он не видел. А в бассейне плавал, было…

Перед Крепостью ушли наверх – к Государственной Библиотеке, в девичестве – имени Отца Революции, потом промчались мимо Конного Двора, мимо тоже еще не порушенной гостиницы «Столица», оставили по левую руку давно обжившийся на площади Друга Детей универмаг «Детский праздник» и прямиком причалили к знакомому подъезду Конторы.

Из подъезда выскочил некто в штатском, Капитан бросил ему ключи от машины, а сам подхватил Легата под ручку, как друга наилюбезнейшего, и повел, повел, повел по знакомым до судорог этажам и коридорам и привел в тоже знакомую комнату для посиделок, в коей как ни в чем не бывало сидели за накрытым столом Диггер и Бур и – представьте! – пили пиво и закусывали воблой.

Которая, как смутно помнил Легат, была когда-то страшным дефицитом. Может, в семидесятом и была.

– Привет, – сказал Легат.

– Ага, – сказал Бур, у которого рот был заполнен воблой.

– Сука ты, Легат, – сказал Диггер, ставя на стол только что опорожненную и до боли знакомую Легату с юности пивную стеклянную кружку так называемого «малого объема». Не пол-литра, а четвертинка. – Женам хоть позвонил?

– Позвонил, позвонил. Всем позвонил, – успокоил коллег Легат, усаживаясь за стол напротив. – А вы что, так и сидите здесь, жоп не подымая?..

– В некотором роде, – сказал Диггер, закусывая воблочкой. – А что нам еще делать? Кормят, вон, и поят тоже, поспать дают, здесь есть заповедные места для дорогих гостей. У нас, блин, северный синдром даже возник…

– Полюбили конторских? – сообразил Легат.

– При таком славном отношении и – не полюбить! Это, знаешь ли, была бы черная неблагодарность… А как там наша Родина, сынок?

– Бдит, – сообщил Легат. – Денно и нощно. Все работают, и мы станем.

– Гумбольдта нашли?

– Его и искать не надо было. Его просто пасли. Полагаю, вчера и взяли.

– Жалко старого, – вздохнул Диггер. – И куда определили?

– Да никуда особо и не определили. Не надо жалеть. Жив, здоров и нужен Родине. Так я понял.

– Какой Родине? – уточнил Диггер.

– Она одна у нас, сынок, – ласково сказал Легат. – А то, что мы раздвоились в ней – так это наша проблема. Но успокою: это и забота конторских. Что тех, что этих.

Тут, как в какой-нибудь классической пьесе, открылась дверь, на пороге возник до боли родной капитан и сказал персонально Легату:

– Вас ждет Председатель.

– А как я его жду, – доверительно сообщил капитану Легат. Встал. На сей раз он выглядел вполне корректно – этакий офис-менеджер из будущего или скромный чиновник из настоящего. – Ведите, Капитан, – и к ребятам: – И вы ждите. Никуда не уходите.

Последнее замечание было явно издевательским.

И знакомой уже дорожкой – к кабинету Очкарика.

Великий Человек встретил его по-простому, руку крепко пожал, другой рукой амикошонски по плечу похлопал, ну только не расцеловал.

Легат на пожатие крепко ответил, радостно улыбаться начал еще при входе, но хлопать Очкарика по плечу счел перебором.

– А что-то я не вижу столь очаровавшего меня товарища Полковника, – утвердил Легат, усевшись в черное кожаное кресло за маленький круглый – чайный! – столик, на коем уже стояли чашки, вазочки с конфетами и печеньем, сахарница, чайник, наконец. Очкарик взял чайник, сказал:

– Полагаю, пьете крепкий…

– Как и все крепкое, – позволил себе Легат невинную шутку.

Очкарик налил ему до краев, не пожадничал, но для сахара места уже не осталось. А выплеснутый на блюдце чай… Какой моветон, сказала бы жена Легата, привычно вытирая за ним стол салфеткой или ею же промокая скатерть… Да и без сахара – полезней для здоровья, как врачи утверждают.

И начали чаепитие. И потекла беседа.

– А товарищ Полковник занят немного, – наконец-то объяснит Очкарик. – Позже увидитесь. Дома, полагаю, все в порядке?

Оба-на! Что он имеет в виду?

– Да вроде все по плану, – осторожно сказал Легат, поскольку не знал, какой именно дом имел в виду Очкарик: его, Легата, семейное гнездо, или дом в смысле страну.

Впрочем, ответ Легата одинаково подходил обоим вариантам.

Но терять время на светскую беседу не хотелось.

– Рад вам сообщить, что Гумбольдт нашелся. Он, как вы и предполагали, оказался на нашей стороне… – понял, что вышло двусмысленно, поправился: – Я имею в виду две тысячи десятый год.

– И что же? – пия чай, спросил Очкарик, интереса внешне не проявляя, хотя эта роль несколько противоречила предыдущей, сыгранной в прошлый визит Легата, когда Председатель прямо-таки настаивал на том, чтобы Легат непременно нашел Гумбольдта.

– Да ничего, – тоже пия чай, ответил Легат. – Поговорят. Порасспрашивают. Сообщат о моем появлении в операции. Наверно… Я ж не знаю, как разговаривают допрашивающий и допрашиваемый. Я это только в кино видел, а кино – не документ… Но, я так понял, наши не станут выводить его из игры. По крайней мере о моем в ней появлении они собираются сообщить вам и обсудить варианты совместной работы. А он останется – там, если наши его уломают. А здесь, как я с прискорбием понял, буду я… – И пока собеседник не отреагировал: – Надеюсь, вы не против? К сожалению, это не мое решение. У меня и без того дел – выше телебашни. Но если Родина просит…

– Просит? – переспросил Очкарик, явно – чтобы что-то сказать.

В его время Родина приказывала.

Ему еще предстояло переварить информацию о вычеркнутом Гумбольдте и введенном в игру Легате.

Но ответить-то надо.

– Просит, – подтвердил Легат. – Я сам – полагаю, что к счастью! – происхожу из другого ведомства, вы знаете. Меня попросили. Я подумал, посоветовался со старшими товарищами и согласился. Я сумел ознакомиться – пусть и достаточно бегло! – с материалами операции, давно проводимой нашими организациями – да, по сути, одной, хоть и не той же! – и понял, что смогу, если приложу все свое умение, заменить Гумбольдта, который реально устал. Но еще думаю и в чем-то начал сомневаться. Увы, я не успел с ним встретиться, спешил сюда, но ваши коллеги и мои современники вас проинформируют о его состоянии, о мотивах его поведения, о пятом-десятом… короче, все вам будет известно. Как только, так сразу.