Но Гумбольдта по-любому использовали втемную. Как прикрытие для особо пытливых. Вроде Легата… И умный Гумбольдт, не исключено, это понял и однажды решил исчезнуть. Полагал: в двух мирах исчезнуть легче, чем в одном.

Черта с два! В двух мирах вообще исчезнуть нельзя!

К примеру: испугайся они исчезновения Гумбольдта всерьез. Иначе – исчезновения носителя государственной тайны двух, по сути, разных держав… Ваши действия, господин Легат? А проще простого! Первый круг ассоциаций. Находим в шестьдесят, например, девятом Гумбольдта-юниора и даем какую-нибудь… да любая подойдет… утечку информации.

Уж Легат не знает, как Гумбольдт поступил бы, а он бы, надави местные «конторщики» на него, на Легата-юниора, сегодняшнего семнадцатилетнего парня, спортсмена, только-только школу окончившего, папа-мама живы… да он бы, узнав о том, мухой помчался бы сдаваться…

Кстати, а что страшнее для него нынешнего, из две тысячи десятого? Что его, здешнего, молодого и неопытного по жизни, например, уничтожат физически или – что его, скажем, начнут подвергать разного рода пыткам?

Страшнее – пытки. Легат не верил, что смерть его семнадцатилетнего предшественника автоматически понесет смерть его самого. Он жив, а все эти межвременные фокусы – из дурной фантастики, которой он вообще-то много лет отдал и цену ей знает. Поэтому, кстати, тоже не верит. А боль… даже не твоя, а просто близкого тебе человека… как иначе назвать себя сорокалетней давности?.. боль – это реально. И Легат, как, вероятно, и Гумбольдт в свой черед, придет и сдаст позиции. Вяжите меня люди злые, я проиграл…

И все. Похоже, думалка иссякла. Он здесь, он, будем считать, прочитал все папки из оперативного наследия Гумбольдта, он готов начать свое досье в этом времени, но он – затаился.

Легат не знал, что он будет делать.

Точнее, не так. Он чуял своим двадцать седьмым чувством, которое в нелегкие моменты невесть почему и откуда посещало его и приносило в башку абсолютно нестандартные решения, он чуял им, что такое решение где-то поблизости. Сидеть и вымучивать его – дело зряшное, проверено. Надо просто ждать и делать вид, что работаешь. Встречаться с теми и этими, разговаривать о том и о сем, действительно помогать Очкарику – вот это Легат сомнению даже не пытался подвергнуть.

Почему-то симпатичен был ему Очкарик, хотя ничего хорошего он о нем в воспоминаниях современников не читал. А дела, которые в семидесятые Контора творила, тоже говенные, чтоб не сказать крепче. Но что-то конкретно в этом мужике было. Что? А хрен его знает, приглядимся – поймем. Кстати – они почти ровесники здесь, Очкарик даже чуть-чуть моложе. А что еще? А что еще – пока непонятно. Но Легат именно чуял… а он своему чутью верил… что мужику надо помочь. Хотя он об этом – ни словом, ни намеком. Стальной солдат Партии. Он сам, кому хочет, поможет. А потом догонит и еще поможет…

И все же, и все же…

Ладно, поживем – увидим.

Дню еще плестись и плестись, а Легату делать было нечего. Можно было пойти к ребятам и нажраться в хлам. Можно, но вредно. Легат понимал, что гуляет сейчас где-то рядом с каким-то решением, не исключено – ломающим напрочь всю систему взаимодействий, отлаженную за минувшие годы двумя Конторами, или, точнее, двумя ее поколениями. Контора всегда одна! Для него – привычное состояние: чувствует, что где-то что-то зреет, поймать не может, но и не хочет. Потому что знает себя и знает, что это «что-то» в урочный час всплывет само.

Образованные люди называют сей эффект озарением. Льстит самолюбию, которого Легату не занимать стать…

Надо позвонить Полковнику.

Заглянул в справочник, набрал четыре цифры.

– Это я. Что у нас за окном: добрый день или добрый вечер?

– Плавное перетекание первого во второе, – сложно ответил Полковник. – А у вас, что, часов нет? Могу презентовать. «Командирские».

– Презентуйте. Приму с благодарностью, – сказал шкурный Легат.

Часы он любил, собирать – не собирал, но покупал частенько: приятель его держал в Столице часовой бутик и по дружбе продавал Легату понравившиеся модели с хорошим дисконтом.

А «Командирских», да еще и раритетных, в бутике не было. А за «Командирские» придется свои отдать. Обычай.

– Заходите. Часы – вот они. Передо мной.

– Спасибо. За мной, как понимаете, не заржавеет… Но приношу свои извинения – не сегодня. Завтра с утра пойдет?

– Работы много? – В голосе Полковника – хотел он того или не хотел – слышалось удивление.

Не привык человек, чтоб ему отказывали.

– Работы всегда много. Но и событий за минувшие дни – с перебором. Башка тупая. Пойду-ка я погуляю по Столице моей юности, мозги прочищу, подумаю, сам с собою поговорю. Есть о чем. Поужинать зайду в одиночестве… ну, хотя бы в ресторан при моей гостинице. Помнится, неплохим был… Что-то мы не так делаем, полковник. Переливаем воду из ведра в ведро. Пустое занятие…

– Есть иные предложения? – в телефонном голосе Полковника слышалась заинтересованность.

Пусть это и мистика, но голос как будто стал более упругим. А может, и не как будто…

– Сформулированных пока нет. А не сформулированные… Помните поговорку?

– Дуракам вполдела не показывают? – усмехнулся Полковник.

Угадал. Но разве Легат позволит себе так подставиться? Не мальчик, чай…

– Нет, – ласково сказал он. – Я имел в виду другую. Еще курица – в гнезде, яйца – в жопе, а ты уж их продавать в Охотный ряд собрался. Я о себе, как вы понимаете…

Полковник засмеялся.

– Хорошая поговорка. Не знал. Спасибо… Ладно, раздумчивого вам вечера. И результатов внятных… Охрану дать?

– Окститесь, командир! Обычный человек в не чужом ему городе… И милиция в ваши годы куда лучше нашей работала… Да, есть просьба. Не профинансирует ли меня Контора? А то, знаете ли, с местной валютой есть трудности…

Полковник опять засмеялся.

– Мы ж веников не вяжем, Легат, раз уж до поговорок дело дошло. Возьмите у своего помощника ключ от сейфа, откройте его и позаимствуйте сколько надо. Да, расписочку на взятую сумму не затруднит черкнуть?

– Не затруднит.

– Черкните и в сейф положите. Пусть лежит. И не называйте меня Полковником, что за официоз? Меня зовут Стратег. Запомнили?.. Полезного вам вечера… – и отрубился.

А Легат взял ключ и отпер сейф. Содержимое было, мягко говоря, странноватым. На нижней полке, на дне сейфа, лежали две толстые пачки банкнот. Одна – памятные глазу пёстрые сторублевки с профилем Вождя Революции. Вторая – той же толщины пачка лиловеньких двадцатипятирублевок. На взгляд в первой – сто на сто, то есть в сумме десять тысяч рублей. Фантастическая сумма для человека среднего класса семидесятых! Плюс во второй – две с половиной тысячи. Тоже впечатляет!