— Так говоришь, кавказец твердил про театр и про водичку?

— Ну да. И про то, что пол-Москвы кверху пузом всплывет. Примерно так. Я думаю, тебе стоит покопать в этом направлении, командир.

— Ты так считаешь?

— Да.

— Ну, тогда делать нечего, придется «копать».

После посещения Ники Вороновой и разговора со Штырем Александр Борисович был не в духе. Время потрачено зря. В сухом остатке лишь неясные намеки про театр и какой-то бред про водичку, в которой пол-Москвы всплывет кверху пузом. Хотя если вдуматься… В последние дни Рыцарев чаще всего наведывался на объекты «Мосводоканала» и в Кремлевский дворец. Вот вам и водичка с театром.

И потом, прояснилась ситуация с убийством Смирнова. Теперь уже наверняка можно было сказать, что парня убили из-за того, что он сунул нос не в свое дело. Сунул с подачи Штыря, которому его внушительные «радары» позволили услышать то, что явно не предназначалось для чужих ушей.

То, что Рыцарев встречался в тот вечер именно с Гатиевым, также не вызывало сомнений. Равно как и то, что старлея Смирнова застрелил горбоносый Али, которого до сих пор безуспешно разыскивали люди Грязнова.

— Если бы только найти этого Али… — задумчиво пробормотал Турецкий.

Выпив чашку крепкого чая, Александр Борисович набрал номер Меркулова и попросил друга проверить кое-какие предположения, которые пришли ему во время чаепития.

Вопреки обещаниям секретаря Совета безопасности Петрова, генпрокурор не снял с Меркулова пресс основной работы, он по-прежнему был завален делами. Однако для того, чтобы помочь коллеге и другу, время нашел.

Меркулов перезвонил через час. Александр Борисович все еще пребывал в мрачном расположении духа.

— Ну, что у вас нового? — бодро осведомился Меркулов.

— Пломба новая, на коренном. А у жены — стрижка, — угрюмо ответил Турецкий. — Кость, что за дурацкий вопрос, а?

— Ладно, не ворчи, — не потерял бодрого настроя Меркулов. — Ты просил меня навести справки про «Мосводоканал» и Кремлевский дворец. Я навел.

— Ну и?

— Похоже, интуиция тебя не подвела. Две недели назад в лифте Кремлевского дворца съездов был обнаружен убитым старший комендант этого объекта шестидесятипятилетний Сергей Игнатьевич Лесков.

— Я в курсе. И что?

— Лесков был известен как самый старый работник Кремлевского дворца. Он здесь работал чуть ли не с самой постройки здания в шестидесятые годы. Лесков знал все ходы и выходы, все лазы и вентиляционные люки, коммуникационные отделы этого сооружения. Он знал все строительные прорабские и архитектурные схемы и планы дворца, оставшиеся ему в наследство от главного архитектора этого сооружения академика Посохина.

— Как его убили?

— Неизвестный преступник ударил коменданта по затылку разводным ключом. Орудие убийства лежало в ногах потерпевшего. По словам сотрудников хозяйственного управления, в тот день Лесков ходил с потрепанным черным портфелем. Буквально не выпускал его из рук. По показаниям свидетелей, в этом портфельчике находились планы и схемы всех подземных коммуникаций Кремлевского дворца. Портфель этот исчез. Видимо, целью убийства и был этот потрепанный портфель со схемами. На место происшествия выезжала оперативно-следственная группа ГУВД, делом занимались Мосгорпрокуратура и угро Центрального округа, но дело раскрыто не было. Ну, как тебе такая информация?

— Это все? — ответил Турецкий вопросом на вопрос.

— Нет. Ты еще не спрятал блокнот?

— Нет.

— Тогда пиши дальше. Двумя днями позже было совершено еще одно убийство, на ГУП «Мосводоканал». Эта система ведает плотинами и водозаборными пунктами столицы. Проще говоря, огромными объемами воды, находящимися в водохранилищах.

— А еще проще, московским водопроводом. Кто убит? — поинтересовался Турецкий.

— Заведующий одной из лабораторий «Мосводоканала» Олег Иванович Фомин.

— Как это произошло?

— «Мосводоканал» праздновал свое двухсотлетие. Пьянка состоялась в ресторане «Яр». После банкета Фомин поехал домой, но до дома так и не добрался. Его труп был найден на платформе, где он, по всей вероятности, поджидал электричку.

— Как убит?

— Ножевое ранение в сердце. По показаниям очевидцев, перед тем как выйти на платформу, он сидел в привокзальной кафешке. Сидел не один, а с каким-то кавказцем. Из ресторана они вышли вместе. Прокуратура и милиция посчитали это событие убийством на почве личных неприязненных отношений. Преступление не было раскрыто, и дело было приостановлено ввиду неустановления лица, совершившего убийство.

— Вот тебе и водичка, — задумчиво произнес Турецкий.

— Что?

— Ничего. Спасибо, Кость. Ты извини, что я на тебя ворчал.

— С кем не бывает. Слушай, Саня, я тут бегу к генеральному на ковер. Если есть еще что-то важное, говори сейчас, потому что потом я буду загружен работой под завязку.

— Да нет, пока вроде ничего.

— Тогда до связи.

Двадцать четыре года. Целых двадцать четыре года Галя Романова жила на свете! Жанна Д’Арк в семнадцать лет уже освободила Орлеан и короновала Карла VII, а в девятнадцать ее уже сожгли на костре! А Марина Цветаева в двадцать четыре написала:

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,

Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,

Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,

Оттого что я о тебе спою — как никто другой.

Господи, и была же сила у этих женщин. Умели жить ярко, любить сильно. А что же она, Галя Романова? Хуже их? Получалось, что хуже.

Галя накрыла сковородку крышкой и вытерла руки о фартук. Минуту спустя по кухне пополз вкусный запах жарящихся котлет. Девушка уселась за кухонный стол, на котором лежала книга стихов Цветаевой, открыла книгу наугад и стала читать. По мере чтения глаза ее увлажнялись, а дыхание учащалось. Любовь к стихам Галя унаследовала от отца, он был редактором заводской газеты, писал фельетоны и праздничные спичи, а порою — серьезные стихи. Если честно, стихи отца были посредственными, но страсть к поэзии передалась девушке, как болезнь. Или как эти черные волосы и черные глаза, которые Турецкий назвал страстными.

Галя закрыла книгу, вздохнула, подперла щеку ладошкой и стала думать о Турецком.

Он, конечно, был уже старым, но все еще привлекательным мужчиной. Волосы тронула седина, но зато глаза молодые, а плечи широкие. Да и осанка у «важняка» была как у бравого восемнадцатилетнего гусара со старинной литографии, которая висела у Гали в комнате. Ох, Александр Борисович, Александр Борисович… Мало того что он был хорош собой — он так искренне заботился о Гале, принимал живейшее участие в ее делах; Галя была благодарна ему за то, что, использовав какие-то неведомые связи, Турецкий помог ей переселиться из милицейского общежития. Конечно, Галина квартирка была крошечной — однушка в спальном районе на окраине Москвы, но это был ее собственный дом, ее гнездышко, приют ее мечтаний. Галя и в самом деле могла бы влюбиться в Турецкого, да она уже почти влюбилась. От последнего шага ее остановил его взгляд: когда Галя намекнула ему о своих чувствах, этот взгляд стал таким холодным и растерянным, что ли, что Галя сразу поняла неуместность и дикость своего поведения.