кутаясь, но всё так же сгорбившись, словно статуя, стоял учитель.

— Ай-яй, предпоследнюю бусину использовал. И ради чего?

Он всегда был брюзгой. Жаловался на молодёжь, на возраст, на «грязь», на Орден, на Аэну и Аэти, которые ничего не делали. Он отправил Седрика доучиваться, рассказав ему очень и очень многое: и про демона внутри, и про магию снаружи, и про силы, что текут через этот мир, и про бессмертие. Седрик обрёл его, именно то бессмертие, которое позволит ему распределять усилия равномерно. Титаниус обучил Седрика чувствовать силу и запасаться ею.

Но всё было бы тщетно, если бы ему не помогал Агъирдоросс. Осознание этого угнетало.

— Что такое Амаддон и Харкон?

Титаниус не улыбнулся. Его сморщенное лицо было так же серьёзно и безразлично, как и ранее.

— Агъирдоросс рассказал тебе о них. Для тебя — путь во тьму. Амаддон и Харкон дадут Агъирдороссу контроль над источником, а значит и над тобой, — без утайки проговорил Титаниус и Седрик замер, ожидая услышать альтернативное мнение:

«Если ты боишься пистолета, то никогда не бери его в руки, а то сразу же станешь убийцей. Нет, ну ты сам слышишь, что за бред? Я тебе тысячу раз говорил, я могу контролировать твоё тело, но не хочу».

— Почему Агъирдоросс не хочет контролировать моё тело?

— Не хочет? — поднял бровь Титаниус и втянул ледяной воздух полной грудью.

«Ты что творишь? Я тебе правду на блюдечке, а ты так с ней?»

— Демоны коварны, — отозвался Титаниус, не слишком-то спеша с объяснениями.

«Как коварны и старые пердуны, живущие с Войны Обид».

— Если демон говорит, что чего-то не хочет, то это значит только одно — ему это не выгодно, — маг ехидно сощурился, заглядывая в глаза Седрика.

«Подвинься, дай я ему втащу!»

Но Седрик усилием воли помешал демону и почувствовал его недовольство.

— Значит Амаддон и Харкон — запретные вещи для меня? — с надеждой на то, что это всего лишь его домысли, спросил Седрик.

— Ни одна душа не выдержит соседство с демоном, обретшим подлинное могущество.

Яме Орекстон

Город Ангеш с двадцатиэтажными зданиями кипел и бурлил не смотря ни на что. Толпы сновали мрачные, двигались целенаправленно по своим делам. Никто не останавливался, не озирался, не разговаривал друг с другом, не подавал признаков какой-либо агрессии. Яме чувствовал себя потерянным. Будучи журналистом, он часто встречал непонимание со стороны коллег: когда писал про тайные культы, про взбесившийся искусственный интеллект на Мерлине, про ложные пандемии заболеваний.

Сейчас тема была куда более животрепещущей.

Проходя мимо площади со статуей Виктуса Красса, Яме свернул на улицу Свободы, дабы не попасть в митингующих и кардон заграждения, что здесь были всегда. Кто-то постоянно дрался, кто-то швырял в солдат камнями. Ещё один день, когда не знаешь, откуда прилетит: от солдат или от своих.

Мир изменился. Заявление Седрика Красса сыграла злую шутку и протестующих существующему режиму оказалось слишком много, поэтому ситуация 529-ого, когда пришли военные и просто всех расстреляли, не повторилась, а ведь могли пролиться реки крови и сейчас. Почему же не пролились? За слабость это никто не посчитал. Напротив: люди решили единогласно, что Седрик пытается продлить страдания их за грехи.

В других странах почему-то стало не легче. Бардак, неразбериха, уходящие в отставку президенты, сменяющие друг друга министры. Это время окрестили Эпохой Отставок. Страны просто разваливались, уровень преступности начал зашкаливать, уровень бедности резко возрос. Предприятия банкротились, мировые валюты рушились, множились сообщения о смертях людей на ключевых постах.

Все смерти Седрик Красс приписывал себе и прикреплял видеоподтверждения: плохенький монтаж на чёрно-белую камеру с неряшливыми спецэффектами. Этим он только подливал масло в огонь.

Два года прошло словно в аду. Оцепления, блокады, стычки. Сотни и тысячи сосланных, разрушенные жизни, разделённые семьи. Мэр ушёл в отставку, верхушка власти осталась, являясь военными под присягой. Всё не развалилось к чертям только потому, что каждому к виску был приставлен пистолет.

Протесты не прекратились. Казалось бы их стало только больше, они стали только сильнее, люди приняли твердить про какого-то мистического Наяхши Хаву, которого никто и никогда не видел. Он был словно мифический Будда, что должен был появиться в Авалоне и всех спасти. Яме считал, что спасти себя могут лишь они сами и для этого нужно действовать.

И люди действовали. Они создали Оцепление — информационное окружение, состоящее из подпольных локальных сетей с распределёнными серверами. Они создали внутри Оцепления целые центры, в которых помогали притеснённым, создавали свои органы власти, организовывались и жили по другим, своим законам. И это давало плоды.

Он тоже действовал по мере сил. Первое время участвовал в митингах, но вскоре понял, что может сопротивляться совершенно иначе и принялся эти митинги организовывать. Он координировал поставки продовольствия, организовывал встречи лидеров, встречи с медиками. Мелькал, но никогда не участвовал напрямую. Да и денег за это не получал. Можно было бы подумать, что вот она — его роль.

Но его тема была ещё более животрепещущая.

На прошлой неделе к нему приходил некий Зани Гоголац, сунул ксиву в лицо. Яме уже проверяли и не раз, но тогда он перенервничал, не понимая, о чём речь. А ему вежливо и доходчиво Зани Гоголац объяснил, почему же Яме не должен копать туда, куда в данный момент копает. Рассказали, что копает он себе глубокую яму. Не только себе, но и Мишель, а ещё Анне. Его дамы не знали, чем он занимается. Вернее знали, что он журналист. Вроде деньги приносит. Анне вообще было четыре долгих года и Мишель только-только снова устроилась фельдшером — было совсем не до расспросов, что делает муж.

И дело было совсем не в его подпольной деятельности в Оцепление, а касалось лишь его сюжета в СМИ. Зани Гоголац пришёл. Яме согласился прекратить. На словах.

На деле же его любопытство лишь разгорелось ярче. Что может быть такого в мистических смертях, о которых и без того поговаривали люди? Седрик — имя распространённое, но в последние сорок коротких лет оно обросло какими-то домыслами и легендами. Яни полез их проверять и обомлел: ни один ребёнок за последние сорок лет не дожил до десяти коротких лет. Задохнулся, захлебнулся, потерялся, отравился, умер от болезни, перестал дышать во сне, сердечный приступ, напоролся на штырь. Каждый с именем Седрик умирал.

Какой вывод напрашивается? Те, кто не знали, куда смотреть, подумали бы про какой-то изощрённый заговор правительства. Тем более что Зани Гоголац — низкий и ворчливый, словно лающая шавка, обязан блюсти тайну — ходячее тому