– Вытри сопли, – говорю ей наконец, – и дуй в дальний кабинет по коридору, к Викентию. Он сегодня днем мне коньяком тут грозился. Принеси. Нам с тобой обоим сейчас – точно не помешает.

Она кивает, промокает платочком глаза и идет в ванную, видимо, посмотреться в зеркало.

Все правильно, думаю я тем временем, прикуривая очередную сигарету.

Все правильно, Егор-свет-Арнольдович.

Все – совершенно правильно…

…Аська возвращается мигом, ставит на стол наполовину пустую флягу дурного, хоть и французского, коньяка, выкладывает на тарелку нарезанное на несколько долек, кислое даже на вид, зеленое яблоко.

– Вот, – говорит. – Еле отняла. Он еще за мной хотел увязаться. Ты извини, но я его жестко отшила. И – пусть не обижается…

Я усмехаюсь.

Наливаю коньяк в два тяжелых больничных стакана. Примерно по половинке в каждый.

Меньше – просто не подействует.

Киваем друг другу и выпиваем их залпом, не чокаясь.

Такие дела…

…Я прожевываю действительно мучительно-кислую дольку яблока, морщусь и закуриваю очередную, уже совсем бессчетную сигарету.

– Значит так, – выдыхаю, – дорогая. Никакого такого Юрки в нашей с тобой жизни не было. Вернее нет, был. Куда же от него денешься. Но только – как урок, типа учебного пособия по выживанию. По тому как больше не следует делать. Никогда. Для нас обоих. Тебе все понятно?!

– Мне все понятно, – кивает, и по ее щекам снова катятся крупные слезы, похожие на глицериновые. – Мне все понятно, – повторяет она, – спасибо тебе, Егор…

Я молча кривлюсь.

Выкидываю недокуренную сигарету в открытую фрамугу.

Потягиваюсь.

Блин, как же тело-то затекло от этого дурацкого ожидания…

– Ну а раз понятно, – вздыхаю, – то забери меня отсюда. Я очень хочу домой. Пожалуйста.

Она тоже вздыхает.

Мотает отрицательно головой, потом смотрит мне в глаза и неожиданно соглашается.

– Хорошо, – говорит. – Я пойду договариваться с Викентием о твоей немедленной выписке. И о лечении на дому. А ты пока созвонись с Олегом, пусть пришлет дополнительную охрану. Мне очень бы не хотелось, чтобы тебя все-таки убили. Особенно сейчас, когда я тебя, кажется, наконец-то снова нашла…

Я снова молод. Алое вино,

Дай радости душе. А заодно

Дай горечи – и терпкой, и душистой.

Жизнь – горькое и пьяное вино.

Омар Хайям (перевод И. Тхоржевского)

…Через три дня после того, как я вернулся домой, меня вызвали в прокуратуру.

Причем почему-то – повесткой.

Хорошо еще, что в коридоре долго ждать не пришлось, а то охрана здорово нервничала.

Почти сразу в кабинет пригласили, прямо из маленькой, можно сказать, крохотной приемной.

Как в ней, интересно, секретарша-то умещаться умудряется?

Да еще и вместе с гигантским, довольно древним компьютером.

Ну раз пригласили, – зашел.

Господин Порфирьев выглядел ровно так же, как и при нашей последней встрече, не к ночи в общем-то будь помянута.

То есть – никак.

Тот же аккуратный костюм с синеватой сорочкой, те же коричневатые веснушки на рыхлой от постоянного торчания в кабинете, серого цвета коже, тот же узкий, змеиный рот, те же холодные, почти немигающие глаза.

Которые он, правда, немного стыдливо отводил в сторону.

Предложил садиться, разрешил курить, засуетился у старой допотопной модели кофеварки.

Я даже немного поморщился.

Потом, правда, успокоился.

Все-таки, думаю, – не я здесь хозяин.

И – даже не он.

А что-то такое совсем уж нечеловеческое, холодное и казенное.

И – не могу сказать, что сильно благожелательно настроенное.

– Вы, конечно, с женой уже поговорили? – спрашивает, наконец, старательно вглядываясь в плюющуюся паром кофеварку.

– Поговорил, – хмыкаю.

– А жаль, – вздыхает он, – она тут, в нашем деле, совершенно ни при чем, как выяснилось.

Ох, думаю, как же мне тебя, гнида шелудивая, стукнуть-то хочется.

А нельзя.

– Я знаю, что ни при чем, – говорю, немного подуспокоившись. – Но вы, Петр Евгеньевич, я так понимаю, меня сюда не для того пригласили, чтобы в моих семейных проблемах ковыряться. Да и вы мне, честно говоря, для их разрешения нужны приблизительно как рыбе зонтик. Пусть даже и в дождливую московскую погоду. То есть – никак не нужны, если я неясно выразился.

– Почему же неясно, – поворачивается он и поднимает на меня холодные бесцветные глаза. – Очень даже понятно. Вполне себе даже по-русски вы выражаетесь. И вполне даже по-мужски. И пригласил я вас сюда, Егор Арнольдович, понятное дело, совсем не за этим.

– А за чем же тогда?

– Да вот, понимаете, – жмет узкими, но сильными плечами, которым немного тесно под этим аккуратным коричневым пиджаком. – Можете снимать усиленную охрану. Вычислили мы вашего заказчика, Егор Арнольдович. И повязали. Сидит, голубчик…

Я неожиданно для себя ломаю только что прикуренную сигарету.

И тут же лезу трясущимися пальцами в пачку, доставать следующую.

Он с улыбкой наблюдает некоторое время за этим безобразием, потом отбирает у меня пачку, достает оттуда вожделенную «никотиновую палочку», вставляет мне ее в рот, подносит к кончику трепетный огонек зажигалки.

– Спасибо, – сглатываю.

– За что? – интересуется он в ответ. – За сигарету? Или, надеюсь, все-таки за повязанного супостата?

Я пытаюсь несколько раз глубоко вздохнуть.

И успокоиться очень хочется, чтобы слабость позорную не демонстрировать. И вообще организм вдруг начинает испытывать такую дикую потребность в никотине, что я, будь моя воля, прям всю пачку себе в пасть бы засунул.

И – медленно-медленно курил.

Да и выпить – тоже бы не помешало.

– И кто же этот, как вы его называете, супостат оказался? – спрашиваю.

Он как-то немного криво усмехается.

– А вы его, скорее всего, даже не знаете, – говорит. – Ваша фирма у него клиента не так давно забрала. Торговый комплекс. Для вас, по вашим масштабам, – скорее мелкого. Подумаешь, пара-тройка сотен тысяч долларов в год. А он от этого заказчика, представьте себе, несколько лет жил. Вся-то фирма: он да беременная жена в качестве главного бухгалтера. А тоже ведь рекламное агентство. Как и ваше. Только совсем-совсем маленькое. Когда вы их своим катком переехали и разорили, даже, наверное, не заметили…