космического камня или кометной пыли. При появлении метеора она засекала на секундомере время его полета, в свободной руке держа прямой тонкий прут длиной около 1,5 м и ориентируя его по траектории пришельца. За те несколько секунд, пока он был виден, она оценивала изменения его блеска относительно звезд, а затем записывала накопившиеся данные. Днем она могла проследить несколько траекторий на небесном глобусе и отыскать радиант, то есть источник данного метеорного потока. И хотя ей часто мешала дождливая английская погода, она наблюдала и другие явления, доступные невооруженному глазу, например полярные сияния и лунные гало, а также выискивала кометы через маленький телескоп, купленный на стипендию. Получив 9 февраля 1921 года вторую половину своего гранта от профессора Тёрнера из Оксфорда, она написала мисс Кэннон: «Кажется, он понимает, каким щедрым является этот подарок для одинокой исследовательницы, которая может откладывать ежегодно лишь малую сумму на занятия наукой. Словно сбылся чудесный сон. Надеюсь лишь на то, что я смогла распорядиться этими средствами наилучшим образом. Я прикладываю к этому все усилия». Через несколько месяцев своей затворнической работы она добавила: «Большинство моих друзей-астрономов считают, что я в Америке, в Гарварде; они думают, что стипендия предполагает проживание!»

Мисс Кэннон предвидела ход событий. При первой же своей встрече с Харлоу Шепли, когда он, еще аспирант Принстона, приехал в Кеймбридж в 1914 году, она сказала ему: «Молодой человек, я знаю вашу судьбу. Вы станете директором Гарвардской обсерватории». И рассмеялась. Много лет спустя Шепли вспоминал ее смех как пророчество или ясновидение, когда Гарвард в конце концов предложил ему это место.

«А вот и доктор Шепли!» – записала мисс Кэннон в своем дневнике 28 марта 1921 года. На следующий день у нее состоялась с ним «продолжительная беседа», и она решила: «Мне он нравится. Так молод, так чистосердечен, так умен». На самом деле 35-летнего Шепли еще не объявили директором, формально он находился на испытательном сроке, а его должность туманно называлась «наблюдатель». С учетом неудачи в диспуте вселенского масштаба и зазнайства, с которым он выдвигал смелые теории, у нового, неопытного руководителя был всего год на то, чтобы заслужить доверие Гарварда. Если у него возникнет конфликт с университетом или обсерваторией, то Джордж Эллери Хейл охотно примет его обратно в Маунт-Вилсон.

Сам Шепли считал, что перебрался в Кеймбридж насовсем. Этой весной он потратил несколько недель на подготовку директорской квартиры к приезду своей семьи, пока Марта и трое детей – Милдред, Уиллис и Алан – были в гостях у родственников в Канзас-Сити.

В свой первый день в обсерватории Шепли заглянул в кабинет к мисс Кэннон и попросил посмотреть спектр SW Андромеды, заинтересовавшей его слабой переменной. Мисс Кэннон велела сотруднице достать фотопластинку, назвав пятизначный номер по памяти – память у нее была фантастическая. К изумлению Шепли, «девушка подошла к стопкам фотопластинок, вынула одну, и это был снимок SW Андромеды!».

Совместно с мисс Кэннон Шепли приступил к исследованию распределения звезд разных спектральных классов, подсчитывая количество представителей каждого класса в широком диапазоне величин. Ранее попытку такого статистического анализа предпринимал Пикеринг, располагавший лишь 20-й долей того количества данных, которые теперь оказались в распоряжении Шепли благодаря Гарвардскому архиву фотопластинок. Фонды Кирпичного корпуса охватывали все небо.

«К счастью, в Гарварде дешевая рабочая сила была в избытке, – вспоминал Шепли о начальном периоде работы в качестве "наблюдателя". – Так мы и справлялись». В Маунт-Вилсон он привык проводить измерения фотопластинок собственноручно. В Гарварде он придумал показатель «барышнечас» для измерения времени, проведенного молодыми (и не очень) женщинами за работой по измерениям пластинок и вычислениям. «Иные задачи, – ерничал он, – занимали несколько килобарышнечасов». Безусловно, одной из наиболее трудоемких задач было продолжение подготовки Каталога Генри Дрейпера. Четвертый том вышел еще до прихода Шепли при финансовой поддержке друзей обсерватории – Джеймса и Маргарет Джуитт – и членов Американской ассоциации наблюдателей за переменными звездами. Теперь опытная расчетчица Флоренс Кушман вычитывала подготовленные мисс Кэннон корректуры пятого и шестого томов.

Шепли проигнорировал чопорную Иду Вудс, служившую неофициальной секретаршей Пикеринга, и выбрал более молодую и приветливую Арвиль (сокращенно Билли) Уокер, чтобы она помогала ему с корреспонденцией. Мисс Ливитт он сразу привлек к исследованию различных типов переменных в Магеллановых Облаках. Совместно они показали, что Облака, помимо цефеид, содержат короткопериодические переменные, характерные для скоплений. Именно в этом доказательстве нуждался Шепли, чтобы подтвердить большие расстояния, вычисленные им для шаровых скоплений, – расстояния, от которых зависела его «увеличенная» модель Галактики.

Новое подтверждение концепции Большой галактики пришло к Шепли весной 1921 года от его друга и коллеги по обсерватории Маунт-Вилсон Адриана ван Манена. Сравнив снимки одних и тех же спиралей, сделанные с промежутком в несколько лет, ван Манен углядел в их формах признаки настоящего вращательного движения. Спирали не просто вращаются, утверждал ван Манен, у них большая скорость вращения, а значит, они расположены внутри Млечного Пути. На расстоянии не более нескольких тысяч световых лет от Солнца их скорость вращения укладывается в рамки правдоподобия. Но если передвинуть их на расстояние внешней галактики, то миллиметрам, отмеченным на снимках, будет соответствовать во много раз больше километров в космосе и вращение превысит скорость света. Поскольку двигаться быстрее света невозможно, то в глазах Шепли данные ван Манена о спиральных туманностях доказывали нелепость теории островных вселенных.

«Поздравляю с туманными результатами! – приветствовал Шепли ван Манена 8 июня. – Похоже, вдвоем мы добили островные вселенные – вы впихнули спирали внутрь Галактики, а я раздвинул ее внешние границы. Мы и правда умницы».

Шепли представил себя более широким гарвардским кругам, предложив коллоквиум по астрономии, на котором постарался произвести более благоприятное впечатление, чем на прошлогоднем «диспуте» в Вашингтоне. В этот раз он рассказывал анекдоты. Бывший президент Чарльз Элиот, присутствовавший на докладе, посоветовал потом Шепли не расцвечивать значимую тему ненужным юмором.

Пытаясь обрести новых друзей в сфере астрономии в Кеймбридже и Бостоне, Шепли устроил серию открытых вечеров, где публика могла прослушать популярную лекцию и посмотреть в телескопы. Вход был бесплатный, но интересующимся надлежало зарегистрироваться и получить билет, так как обсерватория не могла вместить больших толп, а желающих оказалось много. Довольный успехом, Шепли решил назначить также специальные вечера для детей из местных школ и клубов для мальчиков и девочек.

Осенью, когда Хейл поинтересовался, ждать ли ему возвращения Шепли в Пасадену, Лоуэлл ответил, что Гарвард собирается оставить его у себя. Администрация университета проголосовала за назначение Шепли постоянным директором как раз в день, когда пришло письмо Хейла, 31 октября 1921 года.

Как только Шепли успокоился, закрепив за собой руководящую роль, замаячила другая угроза, на этот раз из Мандевиля. Уильям Пикеринг опубликовал в Popular Astronomy последние результаты своих исследований, и газеты быстро подхватили рассказ проживающего на Ямайке гарвардского профессора про «жизнь на Луне». Уильям сообщал о растительности, дающей всходы на лунной поверхности быстрыми регулярными циклами, об обилии воды и периодических выбросах пара из кратеров. «Таким образом, мы обнаруживаем, – заявлял Уильям, – под самым боком у себя живой мир, где жизнь в некоторых отношениях напоминает марсианскую, но, безусловно, не похожа ни на что на нашей собственной планете, мир, которым систематически пренебрегала астрономия на протяжении последних 50 лет».

На тот момент Уильям находился в Европе в творческом отпуске – эту привилегию Бейли выхлопотал для него у Гарвардской корпорации. Бейли мирился с выходками Уильяма и даже добился для него небольшого повышения жалованья – впервые за тридцать с лишним лет его работы в обсерватории. «Мне представляется, что большинству наблюдаемых им явлений можно доверять, – говорил Бейли в защиту Уильяма. – Трудность в интерпретации». Шепли таким терпением не обладал. Он собирался оборвать связь Гарварда с Вудлонской обсерваторией в Мандевилле сразу, как только Уильям достигнет возраста обязательного выхода на пенсию.

В то же самое время, но с совсем другими чувствами Шепли прощался с мисс Ливитт, которую оценивал как «одну из самых значительных женщин, когда-либо соприкасавшихся с астрономией». Первооткрывательница зависимости между периодичностью и светимостью умирала от рака. «Одним из немногих моих достойных поступков в жизни, – писал Шепли в мемуарах, – было то, что я навестил ее на смертном одре; как изменилась жизнь, говорили друзья, сам директор пришел проведать ее».

Мисс Кэннон часто навещала мисс Ливитт в конце ее дней, приносила небольшие гостинцы и отмечала в дневнике ухудшение ее состояния. «Декабрь, 12-е. Днем дождь, вечером ливень.