– Ты хочешь узнать или поругаться?

– Узнать.

– Ладно, хорошо. Ты, наверное, знаешь, Ваня, как я была в тебя влюблена?

Он улыбнулся.

– Тогда я была уверена, что свято храню свою тайну, но теперь понимаю, что вряд ли у меня получилось это скрыть. Разве что ты совсем не обращал на меня внимания.

– Я обращал…

– Молчи. В общем, я мечтала о тебе, как только может мечтать юная девочка. Я помню каждую нашу встречу, каждое сказанное тобой слово. Это была сказка, восторг и отчаяние, потому что в глубине души я понимала, что никогда не смогу понравиться такому прекрасному парню, как ты.

– Ты мне нравилась.

– Да молчи уж! – Лиза засмеялась. – Тем более что мечтаний мне было, в общем-то, и достаточно. Потом папа заговорил о том, как бы нам хорошо было породниться, передо мной забрезжил луч надежды. Я думала, господи, только бы пожениться, а дальше моей любви хватит на двоих. Я покажу, какая я хорошая, буду лучшей во всем, и он меня полюбит. Так что, Ваня, я знала, что ты делаешь мне предложение из жалости, из чувства чести, из долга перед моими родителями, но никак не по любви, и это, к сожалению, меня не остановило. Я тогда еще не знала, что любовь нельзя заслужить. А если и можно, судьба, видишь, не дала нам это проверить. Я жила как будто во сне, когда, знаешь, бежишь к цели, а она от тебя все дальше и дальше. Никак нам с тобой не удавалось быть вместе. То учеба моя, то Стасик… Я даже не смогла за тобой ухаживать, когда ты болел, вот какая я жена.

– Но ты же заботилась о нашем сыне, Лиза.

– Даже здорового ребенка я не сумела тебе родить.

Иван нахмурился:

– Это что еще за разговоры? В том, что Стасик часто болеет, никто не виноват.

– Ну как…

– Все, Лиза, чтобы я больше этого не слышал.

– Но правдой это не перестанет быть от моего молчания.

Иван обнял жену и притянул к себе.

– Никто не виноват, – повторил он.

– Короче говоря, судьба вечно нас разлучала, – вздохнула Лиза, выскальзывая из его рук. Теперь они оба лежали на спине, будто два надгробных изваяния.

– Ну сейчас-то все. Я тут. Конечно, часто в рейсах, но, по сути, дома.

– Ага. И, по сути, мы с тобой чужие люди. Вань, я ведь не нужна тебе. Ты хороший муж, но тебе ведь от меня ничего не надо.

– Да нет…

– Да-да, – отрезала Лиза сурово. – Я ничего не могу тебе дать, Ваня, но хотя бы могу ничего у тебя не отбирать. Поэтому ничего и не спрашиваю, ведь у тебя наверняка сейчас полно забот и без того, чтобы меня успокаивать.

Иван почувствовал, как рука жены пробралась под его одеяло, нашла его руку и пожала.

– Ты не думай, что я злюсь на тебя за это, – продолжала Лиза, – наоборот, я очень ценю, что ты тогда заставил себя жениться и что сейчас ты как муж очень хороший. Ты заботливый, верный…

– Откуда ты знаешь, что я верный?

– Ну как… Знаю, и все.

Иван смотрел, как по потолку проползает полоса света от редкой ночной машины.

– Прямо знаешь?

– Ну конечно. Я благодарна тебе за все, что ты для нас делаешь, Ваня. Это я перед тобой виновата, что использовала твою жалость ко мне.

– Не жалость.

– Не ври. И вообще не переживай по этому поводу, я уже не хочу, чтобы ты меня любил.

– Да? А чего же ты от меня хочешь?

– Ничего.

– Вообще ничего?

– Ну разве что чтобы ты рядом со мной был самим собой. Поэтому, Ваня, я ничего у тебя не спрашиваю. Захочешь, расскажешь, нет – обойдусь.

Машина уехала, и комната снова погрузилась в темноту, так что нельзя было рассмотреть даже стрелки будильника, но чувствовалось, что скоро рассвет.

Старый дом еле слышно кряхтел, легонько ухал половицами под чьими-то шагами, наверху люди тоже маялись бессонницей. Рука жены все еще лежала в его руке.

– Знаешь, Лиза, была одна минута, когда казалось, что все. Хотя нет, вру, минута – это роскошь. Секунды три. Лиза, может, это прозвучит как-то по-идиотски, но, прощаясь с жизнью, я думал о тебе. Не так, знаешь, что ага, о ком бы сейчас вспомнить, нет, ты сама пришла мне в голову. И когда катапультировался, тоже… Там обстановка, конечно, была вообще неромантичная, но в ту секунду, до того как я потерял сознание, в моих мыслях была ты.

– Я, пожалуй, сделаю вид, что уже сплю, – проворчала Лиза.

– Нет, не сделаешь, – засмеялся Иван и привлек жену к себе.

Его появление в отряде вызвало бурную дискуссию, приносит он счастье или несчастье, можно ли теперь брать его на борт, и если да, то пускать ли в кабину или пусть сидит вместе с пассажирами. Одни говорили, что он счастливчик, родился в рубашке и вообще снаряд два раза в одну воронку не падает, поэтому Иван Леонидов на борту – стопроцентная гарантия успешного полета. Но сильны были и представители научной школы пессимизма, утверждавшие, что если ты один раз обманул судьбу, то второй она тебя точно поборет. Раз смерть слегка прикусила, то жди, что скоро проглотит совсем.

В итоге его взял старый приятель Зайцева, но с условием, чтобы Иван сидел тихо, как мышь, в кабину не совался и был морально готов к тому, что при первых признаках опасности его тут же выкинут из самолета.

В Ленинграде он зашел к руководителю полетов и заручился обещанием места на вечернем рейсе.

Принят он был тепло, но эта ласка скорее настораживала. Так обращаются с тяжелобольным, а не с нормальным мужиком. И действительно, руководитель полетов, провожая Ивана из кабинета, взял его под ручку и прошептал, что под них копают, диспетчера и его уже замордовали допросами, так что пусть Иван будет настороже и присматривает хорошего адвоката.

– Вас-то за что? – изумился Иван. – Наземные службы отработали идеально, я лучших даже, пожалуй, что и не встречал.

– Была б спина, будет и вина, – вздохнул руководитель, а обескураженный Иван поехал к следователю.

В прокуратуре пришлось около часа томиться в коридоре, и хоть помещение было просторное и светлое и люди вокруг приличные, Ивану все равно показалось, что он пропитался духом людского горя и нечистоты.

Наконец следователь его принял. Кабинет был тесный и прокуренный. Табачный дым въелся всюду, даже в гипсовые завитушки на потолке, и в воздухе стоял так густо, что у Ивана во рту сделалось солоно. В центре стола возвышалась печатная машинка, из-за которой следователь смотрел пристально, как снайпер из бойницы, а рядом стояла массивная хрустальная пепельница, с горкой забитая окурками. Некоторые из них имели следы губной помады.

– Ну что ж, Иван Николаевич, – следователь улыбнулся, – к моему глубокому сожалению, вынужден сообщить, что экспертиза самолета выявила самую банальную причину отказа двигателей.