– Н-да?

– Интеллигенция, как вы любите, – Павел Михайлович поцеловал кончики своих пальцев, – дама-пушкиновед из института русской литературы и университетский преподаватель научного атеизма. Умнейшие люди.

Ирина подскочила:

– Вы что, издеваетесь?

Павел Михайлович нахмурился:

– Простите? Я надеялся, что вам будет комфортнее принимать решение вместе с людьми вашего круга…

– С людьми нашего круга хорошо, когда в деле есть тонкие личные мотивы, всякие этические нюансы, а тут служба и техника. Мне бы как раз работягу или в крайнем случае военного, то есть специалистов по гайкам и по инструкциям.

– Ну извините.

– А вы мне кого подсунули? Экзальтированную пушкинистку и человека, который о жизни знает только то, что бога нет! Прекрасно!

– Почему вы решили, что пушкинистка экзальтированная?

– А вы других видели когда-нибудь? – окрысилась Ирина. – Они все чокнутые абсолютно, видно, Александр Сергеевич был такой уж ловелас, что сводит женщин с ума и через двести лет после своей смерти…

– Через сто пятьдесят. Даже сто сорок девять пока.

Ирина осеклась:

– Точно?

– Если он умер в тысяча восемьсот тридцать седьмом, а сейчас у нас восемьдесят шестой, сколько получается?

Павел Михайлович с улыбкой наблюдал, как она высчитывает, загибая пальцы.

– И правда сто сорок девять… Нет, ну вы видите, кого назначаете на сложное техническое дело? Это же будет просто бригада слушательниц хореографических курсов имени Леонардо да Винчи!

– Имеющих о плашках три восьмых дюйма… – подхватил председатель с улыбкой, – ничего, Ирочка. До трех вы считать умеете, надеюсь, а больше по этой статье не положено. Справитесь.

Войдя в квартиру, Гортензия Андреевна немедленно устремилась к швейной машинке, Яна играла с детьми в железную дорогу, так что Ирина осталась наедине со своими мыслями, несмотря на полный дом гостей.

Обед был уже приготовлен той же Яной, оставалось сидеть сложа ручки.

Ирина заглянула в маленькую комнату, где Гортензия Андреевна разложила свое «прежнее качество». Показалось, что точно такой же рисунок она видела совсем недавно в доме тканей, но что удивляться. Советская легкая промышленность не особенно гонится за модой, десятилетиями штампует одно и то же, разве что качество падает.

По одухотворенному виду старой учительницы Ирина поняла, что сейчас у нее ответственный период раскроя, когда надо так расположить все детали, чтобы ни один сантиметр ткани не пропал зря. В такую минуту к человеку лучше не соваться, и Ирина ретировалась.

Яна раскраснелась, пряди выбились из аккуратной прически. Они с Егором пытались выложить рельсы в правильное кольцо, чтобы пустить по нему паровозик, а Володя подкрадывался, как он, наверное, думал, незаметно, выхватывал кусочек полотна и, демонически хохоча, убегал.

– Партизаны рельсы разобрали! – кричал Егор, настигал брата, забирал рельс, и все начиналось снова.

Ирина шепнула ему на ушко, что не нужно шутить такими вещами.

Яна смеялась и, кажется, так увлеклась игрой, что забыла о своих бедах, поэтому Ирина не стала просить, чтобы она не разгуливала детей перед сном.

Постояла в дверях, глядя на веселую возню, и вдруг на ум пришла холодная, спокойная мысль: «Если Кирилл не вернется, он все равно будет с нами».

Это оказалось так просто, что даже голова закружилась. Ирина ушла в кухню и долго сидела там, не включая света, бездумно слушая урчание машин за окном, шелест шин по сухому, совсем уже летнему асфальту, редкий стук капель из подтекающего кухонного крана, голос Яны и детский смех в комнате и не пыталась облечь в слова то важное, наверное, самое важное в жизни, что она только что поняла.

Наконец спохватилась, что пора кормить детей ужином. Вспомнив, что Егор давно просил омлет с колбасой, Ирина потянулась за весами. Яна научила ее тайне правильного омлета – масса яиц должна быть равна массе молока.

Хорошая девчонка, красивая, хозяйственная, расторопная, и Витя тоже, как говорит молодежь, не на помойке себя нашел. Любят друг друга и давно бы поженились, если бы не идиотские предрассудки. Виктор Зейда хоть свое дитя бы повидал, а теперь бог знает, как сложится…

Ирина мерно стучала венчиком по дну миски, забыв, что омлет не нужно сильно взбивать.

Наконец омлет был загружен в разогретую духовку, и Ирина, примостившись на низенькой скамеечке для ног, стала, будто в телевизор, смотреть в стеклянное окошко на дверце, как поднимается и опадает яичная масса.

Мысли соскользнули на завтрашний процесс. Интеллигентные заседатели, какая радость для всех нас! Особенно сейчас, когда ей бы очень не помешал толковый работяга с разводным ключом, знающий толк в болтах и гайках.

Народный суд у нас вообще-то, так надо думать, атеист и литературовед – самые что ни на есть типичные представители советского народа. А где же сильные мужики в касках и комбинезонах и крепкие девки с серпами наперевес? На плакатах, что ли, только остались и на барельефах в метро?

Понятно, чем продиктовано решение Павла Михайловича, этого старого интригана. Литераторша наверняка не от мира сего, в технике понимает меньше самой Ирины, если такое вообще возможно. Впрочем, это ладно, главная беда в том, что гуманитарии обычно лучше понимают художественные образы, чем настоящих людей и настоящую жизнь, что не способствует торжеству настоящей справедливости, которая исходит не из прописных истин и догм, а из самой человеческой сущности.

Научный атеист наверняка засланный казачок, пятая колонна, так что и смысла нет гадать, что он собой представляет. По поручению парторганизации будет следить, чтобы судья не сбилась с курса и вынесла тот приговор, который надо. С ним все ясно, а вот восторженная баба – параметр всегда непредсказуемый. Кто знает, куда повернет, ведь чудесное спасение – вот оно, а нарушение инструкций, руководства летной эксплуатации, ах, право, зачем вникать в эти скучные материи, когда можно оправдать героев, да и все…

Однажды Кирилл водил ее в Пушкинский Дом на лекцию, посвященную последней дуэли поэта. Читала какая-то совершенно безумная дама в кружевах и самоцветах, и читала с такой страстью, будто если бы Пушкина не убили, то он дожил бы до сегодняшнего дня. Ирина сначала вникала с интересом, но минут через двадцать сообразила, что слушает какие-то сплетни, не имеющие, в сущности, отношения к творческому наследию Александра Сергеевича. Лектор буквально по минутам расписала последний день Пушкина, как будто в соседнем кабинете как раз заканчивали монтаж машины времени, чтобы она могла направиться в точно определенный момент рокового дня и предотвратить дуэль.

В общем, лекция Ирине не понравилась, но, поскольку дама-профессор преподавала у Кирилла, уйти в перерыве было нельзя, пришлось до конца слушать, кто с кем встречался и кто в кого был влюблен.