рыцарями, и с генералом-авиатором. Понимаете, Мигель – он большой шутник, дорогая Берта. Ты ведь Берта, если я не ошибаюсь?

– Вот это память! – ответила я, немало удивившись. – Я действительно Берта.

Они знали даже мое имя, а я совершенно их не помнила, и чем больше смотрела на них и слушала, тем больше убеждалась, что, если бы мы перемолвились хоть словом на каком-нибудь приеме, ни за что бы не забыла эту пару. Когда глаза женщины оставались неподвижными, они могли даже напугать: она словно впадала в транс и глядела непонятно куда. Зато, если они бегали туда-сюда, Мэри Кейт казалась наивной и беспомощной.

– Да ладно тебе, – стал оправдываться Мигель. – Можно, конечно, допустить, что мой благородный предок сам от них отдалился. Ведь люди порой от чего-то отрекаются, правда? От привилегий, от счастья, даже от самого лучшего, что может быть на свете, от спокойной жизни. А есть такие, кто уезжает и не возвращается, просто исчезает, и в каждой семье есть свои отщепенцы, типы с глубокими расстройствами, которые не желают быть теми, кто они есть и кем должны быть. Они решают вести особую жизнь – не подобающую им ни по рождению, ни по воспитанию. Иногда пропадают без следа, и родичи с облегчением восклицают: Good riddance! – как это говорится по-английски, знаете такое выражение? Что значит примерно: “Скатертью дорога!” Иными словами: “Слава богу, что он исчез с наших глаз долой!” – Кинделан опять безупречно произнес это выражение по-английски, так как наверняка был билингвом. – А это не совсем то же самое, что сказать по-испански: “Убегающему врагу – серебряный мост!” – потому что такой человек, по сути, никакой им не враг, наоборот, хотя есть тут и нечто близкое. И уж тем более очевидно, что если однажды он вдруг станет врагом, то нет хуже врага, чем человек одной с тобой крови или твой супруг. Ох, простите, я что-то заболтался. А скажите, как поживает Томас? Что-то я давненько с ним не пересекался.

– Он в Лондоне. Томас проводит там довольно много времени. По работе.

– Как? – с некоторым даже возмущением воскликнула Мэри Кейт. – И оставляет тебя одну с таким ангелом! – Она засюсюкала и замахала руками, наклонившись над коляской. И сразу зазвенели все ее браслеты, словно мы находились в разгромленной посудной лавке. Малышу этот шум понравился, и Мэри Кейт снова стала как безумная трясти руками.

– Ну, тут уж ничего не поделаешь. Работа – главное, вы и сами это знаете. А Томас там очень нужен. – Сама я обращалась к этим двоим на “вы”, ведь у Руиса Кинделана “ты” вырвалось только один раз, и он тотчас поправился. А мне не подобало фамильярничать с ними – я была гораздо моложе. – Но мне удается справляться. На несколько часов в день приходит няня, иногда даже вечером, когда я должна куда-нибудь отлучиться, к тому же помогают мама, свекровь, сестра и еще подруга. Дети проводят первые годы жизни среди женщин, мы весь их мир, единственная опора и почти единственное, что они видят и чувствуют. Малыши полностью от нас зависят, иначе бы им не выжить. И вот что занятно: в дальнейшем это на многих отражается весьма слабо. Я имею в виду мальчишек. Надо полагать, они таким образом бунтуют против своего начала, против младенческого мира, который был гораздо мягче того, в котором приходится жить потом. Пожалуй, их просто возмущает, что когда-то они целиком и полностью от нас зависели. Хотелось бы надеяться, что Гильермо вырастет не совсем таким.

– Ты не права, дорогая Берта, – возразила Мэри Кейт с заметным акцентом, возможно ирландским. – Как утверждают психологи, первые месяцы и годы закладывают основу для развития личности, а мы, женщины, играем в это время главную роль. Мы приобщаем их к цивилизации, пусть ты не сомневайся. – Эту фразу она не сумела правильно построить по-испански. – И трудно даже вообразить, насколько грубее и жестче были бы мальчики, не пройди они через наши руки в самом начале своей жизни. Они бы мало чем отличались от животных. Ты даже вообразить себе не можешь, какие дети бывают в Ирландии, гораздо хуже, чем в Испании или в Италии, уж поверь мне.

– Просто мерзкие зверюшки, – добавил Руис Кинделан. Но быстро сообразил, что ляпнул лишнее, и постарался исправить положение, хотя сделать это в присутствии молодой матери было нелегко. – Прости, я имел в виду, что бывают дети совершенно дикие, дремучие, особенно в маленьких деревушках. Испанцы и итальянцы очень послушные, но очень плохо воспитаны, а ирландцы – это жестокие чудовища. Там царит страшная отсталость.

Мне подумалось, что над ним самим, вероятно, когда-то издевались, стреляли в него из рогаток, потому что он, скорее всего, был толстым уже и в детстве, если именно там провел детство, а может, и когда наведывался туда вполне взрослым, ведь толстяки всегда становятся удобной мишенью для тех, кто хочет выплеснуть свою злобу, – всегда и повсюду.

– Священники стараются помочь в таких случаях, но этого мало, – добавил он, к моему удивлению, поскольку именно священники, на мой взгляд, в немалой степени способствуют общей отсталости.

– Неужели отсталость там заметнее, чем в здешних деревнях?

Он на минуту задумался:

– Да, вы правы. В здешних деревнях встречаются настоящие сорванцы. И вырастут из них взрослые балбесы, возраст их не исправит.

– Вы оба ирландцы? – только теперь спросила я. – А дети у вас есть?

До сих пор они мне всего лишь представились, а Мэри Кейт даже не назвала своей фамилии. Я понятия не имела, чем они занимаются и почему мы могли пересечься на посольском приеме. Приглашенных далеко не всегда отбирали слишком строго, но и невесть кого туда тоже не звали. Теперь оба они уселись рядом со мной на ту же скамейку – мне пришлось подвинуться на самый край, чтобы дать им место, и сидеть нам было тесновато. Они вели себя довольно навязчиво, хотя казались приятными и дружелюбными. Мэри Кейт действительно была ирландкой и до замужества носила фамилию О’Риада (“Как музыкант, царствие ему небесное, – пояснила она. – Правда, некоторые произносят его фамилию как О’Рейди”. Но я, честно говоря, никогда не слышала про такого музыканта). А вот Руис Кинделан был испанцем, но, как выяснилось, часть жизни прожил в Дублине и много поездил по стране, так что отлично ее знал. Оба работали в ирландском посольстве, то есть были коллегами Томаса, поэтому их и приглашали время от времени в британское посольство на приемы и ужины. Детей у них не было. А теперь уже поздновато заводить потомство, да, немного поздновато.

– Но знаешь, мы не слишком о детях и мечтали. Всегда были чересчур