Уже на седьмом десятке отец, отойдя от дел, все реже отправлялся на охоту на крупного зверя – кабана, косулю, лося, и стал отдавать предпочтение рыбалке. Но в 1961 году ему довелось снова взять в руки оружие, можно сказать, и в прямом, и переносном смысле. Приняв по решению Хрущева командование Группой советских войск в Берлине в дни кризиса, отец предчувствовал, что его служба в Германии не будет долгой. Кризис закончится и неминуемо потребуется «смена образа» военной власти – вместо «крепкого орешка» Конева Хрущев предложит на этот пост другое лицо, символизирующее более мягкий, дипломатический характер взаимоотношений с Западом. И пока была такая возможность, отец старался показать маме и мне достопримечательности Берлина: музеи, выставки, театры, природу, автобаны, замки, городки, ну и даже ритуал охоты.

Отец получил приглашение от тогдашнего министра обороны социалистической Германии принять участие в охоте в окрестностях его резиденции. Меня поразил домашний зоопарк генерала: дикие животные и птицы были размещены в клетках и вольерах и содержались в идеальной чистоте и порядке. Это сегодня трудно удивить кого-то подобными вещами, встречаются в наших краях и более экзотические животные и птицы, обитающие в подмосковных усадьбах и парках, но в те времена это было необычно. А пока мы с мамой и членами семей немецких генералов гуляли по дорожкам парка, по зоопарку, высокие военные чины отправились поучаствовать в турнире стрельбы по тарелочкам. Я помню, очень волновалась, попадет ли отец, который какое-то время не тренировался в меткости, по этим взлетавшим в небо мишеням, но он стрелял хорошо и удостоился искренней похвалы немецкого генералитета.

Глазомер, острую реакцию отец сохранял долгое время.

В 1950–1960-е годы чаще всего ему доводилось охотиться на уток. Открытия сезона охоты на уток мы с мамой ожидали с тревогой, поскольку хорошо знали, что охотничьих трофеев будет много, придется ощипывать этих птиц, завязав косынкой волосы, нос и рот, чтобы в них не набивался пух. Хорошо помню, как женщины нашего дома усаживались на табуретках в саду и выщипывали перья птиц в стоявшие перед нами высокие тазы. Я, как могла, отлынивала от этих занятий, старательно изобретая любой удобный повод неучастия, вроде подготовки к предстоящим ответственным контрольным, но отец был так проницателен, что сочинять уважительную причину не очень-то и удавалось.

На госдаче, которую мы все так любили и прожили там двадцать пять лет, в столовой висела картина, о которой мы, члены семьи, вспоминаем с ностальгией – это была хорошая копия знаменитого полотна Снайдерса «Возвращение с охоты». В детстве и юности, сидя за обеденным столом, я постоянно упиралась глазами в этот сюжет. В сознании отчетливо и навсегда запечатлелись каждый оттенок цвета, каждая деталь. На картине охотник входит в дом, где его ждет дородная хозяйка – и дом, и стол изображены со всем фламандским изобилием и щедростью: дичь, рыба, фрукты, цветы, даже белый лебедь с изогнутой шеей – все говорит, вопиет: вот она, радость и полнота жизни!

Картина Снайдерса в комнате с обшитыми деревянными панелями стенами и потолком, со столом из дубовых досок, за которым сиживала вся наша семья, – часть ускользнувшего, давно ушедшего в небытие времени, когда были живы мои родители, когда отец, как тот фламандец на полотне, возвращался с охоты… И заставляют сжиматься сердце даже не героические истории о добытых трофеях, не предметы из прошлого, немые свидетели другого времени, что висят теперь на других стенах, но те глубоко прочувствованные с детства уроки жизни: возвращение мужчины к родному очагу и, конечно, его любовь к женщине, которая этот очаг хранит, а также верная рука и меткий взгляд, ловкость и сила, энергия и жажда победить в схватке с природой – все то искусство жить, что пришло в мир, когда человек стал охотником.

Увлечение рыбной ловлей пришло к отцу на склоне лет. Сборы на рыбалку были приобщением к таинственному ритуалу: он раскладывал снасти, распутывал катушки лесок, извлекал из стола наборы немыслимой красоты – сверкающие блесны. А крючки?! Каких только дивных образцов «крючкового искусства» не было раскассировано по многочисленным коробочкам и ящичкам с разновеликими ячейками. Грузила, поражающие своими красивыми геометрическими формами в виде бомбочек, грушек, конусов, гирек. Крючки были его особой страстью, отец привозил их из всех своих поездок и командировок и, наверное, имел достаточно полную коллекцию. Помню, один из знакомых отправлялся с деловой поездкой в Японию (в те времена это была какая-то почти недосягаемая даль – дальняя, экзотическая страна, на землю которой редко ступала нога советского человека). Счастливчик предложил отцу привезти из Японии какой-нибудь полезный сувенир. И тот, почти не задумываясь, ответил: «Привези крючки! Японцы – прекрасные рыбаки, они мастера создавать красивые изделия для рыбалки». Просьба не была забыта, и спустя какое-то время коллекцию отца пополнили позолоченные крючки для ловли какой-то особо мелкой рыбы. Катушки, удочки, спиннинги, какие-то мормышки и даже пешня, чтобы дырявить лед во время зимней рыбалки, – все это представало взору наблюдающих за церемонией отъезда отца на рыбалку.

Обстоятельность, умение распланировать и дифференцировать все, что могло пригодиться в процессе рыбной ловли, сделать ее успешным предприятием, выдавали способности отца как организатора, вне зависимости от того, что необходимо было выстроить во времени и пространстве.

Две рыбацкие истории особенно памятны, они, к счастью, удостоверены сохранившимися домашними кино– и фотосъемками. Один сюжет: поездка на зимнюю рыбалку на Учинское водохранилище вместе с генералом Ивановым, бывшим командармом и заядлым рыбаком. На исполненной юмора фотографии запечатлен отец в военной бекеше и папахе, сидящий на деревянном ящике, на котором бутылка водки (отец, вообще-то, был непьющим, но тут уж без «сугрева» не обошлось), похлебка в тарелке, а лицо явно излучает удовольствие от трапезы. На другом снимке отец радуется какой-то жалкой плотвичке, попавшей на крючок.

Еще один эпизод – рыбалка на озере в Бад-Заарове, маленьком немецком курортном городке, где отец смог в течение нескольких дней немного расслабиться и отдохнуть, прихватив за компанию и нас с мамой. Дело было в 1962 году, в период моих зимних каникул. Озеро, на котором располагался Бад-Зааров, зимой замерзало, и отцу захотелось побывать именно на зимней рыбалке. Мне это казалось ужасным занятием: часами сидеть на льду, опустив в лунку удочку и подергивая леску, в надежде на клев. Где-то в городе в это время шла настоящая жизнь, работали магазины и кафе, звучала веселая музыка, прогуливались нарядно одетые люди, работали музеи – а я? Обутая в солдатские валенки 43-го размера, чтобы не замерзнуть, коротаю время, укутанная, как в кокон, в шубу, на забытом богом озере. Мороз, солнце, ветер, какие-то немецкие спортсмены проносятся мимо на санях под парусом. Родители счастливы, они вместе. А я хмуро смотрю куда-то вдаль. Таким и остались в памяти тот день, то настроение, сохраненное на немецких фотографиях.

Спустя годы я вычитала у известного французского писателя Мишеля Турнье в его маленьком философском трактате «Зеркало идей» весьма любопытные суждения о рыбалке. Он подводит читателя к мысли о том, что охота и рыбалка привлекают людей совершенно разного склада. Мало в ком уживаются рыбак и охотник, но это как раз тот случай, мне думается, характерный для моего отца. Турнье считает, что в охоте есть агрессивность, открыто выявленное мужское начало. Охотясь, следуют определенному ритуалу, который являет собой роскошное зрелище, наполненное пальбой, треском, ревом стаи гончих собак, охотничьих рожков. А ловле рыбы сопутствуют тайна и тишина. Никто не знает, что там, в глубине, что творится под зеркалом вод. Есть в этом процессе что-то мистическое и завораживающее, – размышляет классик.