Возвращаясь к маминым дневниковым записям, нельзя не упомянуть любопытные фрагменты, касающиеся ее послевоенных встреч с папиными друзьями и соратниками, писателями и журналистами. Например, она описывает свой визит в больницу на Грановского, где находился на лечении уже тяжело болевший Г. К. Жуков. Мама посетила Жукова в мае 1974 года, а спустя месяц его не стало. Вот несколько строк из маминого дневника:

«Да, уходит эпоха! Я была у Жукова перед праздником 1 Мая. Он принял меня в больнице, сидя в кровати, посетовал, что левая рука не работает и голос плохой, но я его подбодрила. Он всеми вещами интересовался, даже тем, как государство меня как вдову обеспечило. Принесла ему фотографии с Иваном Степановичем, сделанные во время войны. Я видела, что он плох, хотя и говорил “вот поправлюсь”… Подписал мне свою книгу».

На мой взгляд, это очень важное свидетельство силы духа, который сохранял этот человек даже в такой трудной ситуации.

Но особенно запомнилась маме совсем другая встреча с Жуковым. Было это во время войны, на фронте. Конев в тот момент был на передовой. Жуков попросил Тоню приехать в штаб, прислал за ней машину. Просьба Жукова была не случайной: в Москве Сталину уже докладывали, что у командующего фронтом Конева появилась молодая подруга. Важно было не допустить отношений, которые могли помешать делу – маршал должен хорошо воевать, а не предаваться лирике. По заданию «хозяина» Жуков призван был побеседовать с девушкой и пресечь нежелательные отношения. Но Тоня Жукову понравилась, он расспрашивал ее о родных, о фронтовой жизни, а потом спросил: «А ты знаешь, что у Конева жена, семья?». Она с достоинством ответила, что знает все, и о трудных отношениях с женой тоже знает. «Ну ладно, смотри, будь умницей. Читай побольше, да-а, энциклопедию читай», – добавил Жуков и уехал, Георгий Константинович был проницателен, он понял, что эта девушка, проявившая столько достоинства и не оробевшая перед самим Жуковым, – не случайный эпизод в жизни маршала, она сможет быть и настоящим другом, и поддержкой этому человеку. Запомнила и мама совет Жукова «ума набираться», чтобы «соответствовать». Ей, тогда молодой девушке, еще только предстояло очень многое узнать о жизни. Мама действительно оказалась хорошей ученицей и стала во всех отношениях достойной спутницей для такой масштабной личности как мой отец.

Настоящий дом появился у отца спустя два года после окончания войны. До этого они с мамой жили в военном санатории «Архангельское», выстроенном еще в 1930-е годы на территории усадьбы князей Юсуповых. Земля под строительство дома в сосновом лесу на берегу реки Вороний брод (действительно очень мелкой, так что ворон вброд перейдет!) находилась вблизи бывшей княжеской деревни, она была главной наградой отцу за успешные действия на войне.

Отец задумал строить дом на собственные средства. Не обошлось и без советчиков – по их мнению, чтобы достойно принимать высоких гостей и размер дома, главных его комнат должны быть соответствующими. В итоге размах строительства достиг размеров, которые заставили отца пересмотреть свои планы и в конце концов передать почти построенный дом государству. Но и к государственной даче на выделенной ему земле отец относился с большой любовью, она стала «его домом, его крепостью», его семейным гнездом.

С архитектурной точки зрения это было очень красивое строение. Папа как-то раз рассказал мне о придуманной им форме дома-корабля: расширенный вдоль основной оси двумя приделами залов, с открытыми балконами и бельведером, завершающимся деревянным шпилем, как мачта с флагштоком, – дом всегда был выкрашен белой краской и действительно напоминал корабль. На чердаке, куда можно было подняться по крутой винтовой лестнице, хранилось множество ненужных вещей, с которыми было жаль расстаться. А затем, открыв дверку, можно было выйти на балкон бельведера, откуда открывался живописный вид. На цокольном этаже дачи обустроили кухню со всякими новинками бытовой техники того времени, вроде немецкого холодильника, а также бильярдную (к этой игре отец пристрастился после войны). В доме были две красивые парадные комнаты с высокими овальными окнами. Одна из них, с дубовыми панелями и потолком, была столовой, украшенной камином из изразцовой плитки шоколадного цвета и дверками из слюды. Эти дверки я в детстве пыталась проковырять, такими хрупкими они казались. В комнате, украшенной лепниной, была гостиная, там стоял рояль, а третья комната, выходившая окнами на площадку перед домом, служила кабинетом. В ней находились шкаф, забитый книгами и старыми журналами, среди которых попадались экземпляры 1930-х и 1940-х годов и стол, за которым отец работал.

Вокруг дома росло множество сосен, это был настоящий лес. Легко понять, что отцу, рожденному в лесистой северной России, этот ландшафт был особенно приятен, поэтому он и не пытался его облагородить. Путешествия по этому лесу с вместе с отцом – дорогие воспоминания детства. Мы неспешно протаптывали тропинку между ягодниками, папоротниками, а нередко и в зарослях крапивы, мама в таких случаях надевала на меня ужасные сатиновые шаровары, чтобы «не жгло». Папа научил меня разбираться в грибах, рассказывал об обитателях нашего леса (на нашем участке было дупло, где белка регулярно мастерила себе жилье), научил отличать ягоду костянику, которая сейчас наверное уже не водится в Подмосковье, от ядовитой волчьей. Самым любимым маршрутом была дорога через узкий деревянный мостик над оврагом в домик-баню, которую построили одновременно с домом, но топили редко, и вскоре она приобрела заброшенный вид: бревна почернели, окна были затянуты паутиной. Когда темнело, поход туда, на окраину большого участка, по шаткому мостику был любимой «страшилкой» моего детства.

Почти одновременно с завершением строительства дома в 1947 году папа посадил яблоневый сад. Помогал ему мой дед Василий с материнской стороны. Саженцы привезли из Мичуринска и они хорошо прижились. Вид молодого, бодро растущего сада приносил отцу огромное удовольствие, он даже сфотографировал его и хранил в архиве этот снимок. Когда сад окреп и стал плодоносить, отец всегда с нетерпением ждал того весеннего утра, когда почти одновременно все яблони раскрывали свои бело-розовые соцветия. Я же запомнила этот сад в двух обличьях: весеннем, окутанным дымкой тумана, абсолютно романтическим, и осенью, когда разноцветные яблоки – зеленая антоновка, ярко-малиновый пипин-шафран, розово-полосатый штрейфель, – как мозаика устилали папину зеленую плащ-палатку, на которую мы ссыпали созревшие плоды. Он любил работать в саду: что-то вскопать, порыхлить, подрезать, благо садовый инструмент у него был первоклассный. На его 60-летие один из друзей подарил замечательный набор инструментов, который мне запомнился, так как был размещен в большом ящике, обитом синим бархатом, этот ящик потом достался мне для хранения игрушек.

Папа очень хотел, чтобы я не выросла «белоручкой», как он выражался, и решительно приобщал меня к занятиям в саду. Я делала это послушно, но без вдохновения – гораздо больше меня привлекали книжки из отцовской библиотеки. Отец это приветствовал и чтение каких-то «взрослых» книг никогда не запрещал.

Заведенный порядок на даче во многом напоминал усадебный. Не то чтобы отец настаивал на такой патриархальности, но как-то само собой сложилось – на даче подолгу гостили семьи детей, родились внучки, часто приезжали гости и родственники. Все большое дачное хозяйство держалось на маме. Приходилось много готовить, убирать.