И как раз когда они уже прощались, в приемный покой поступила Татьяна Брусникина, и Маргарита Вильгельмовна, что называется, свистнув, унеслась на метле. Сорокин, впрочем, все-таки выловил доктора и узнал, что бедная мамаша поступила с приступом по причине того, что ее глупая девчонка-недоумок где-то загуляла. Опытный медик была недовольна:

– Драть ее некому. Припрется, дурная. У попа наверняка прячется, где ж еще.

– Так мать-то, наверное, первым делом туда сбегала, – заметил капитан, но медичка отмахнулась:

– Бросьте вы. Женщина слабая, сердечница, она физически не могла все тамошние крысиные ходы обыскать. Небось сразу в школу побежала, по пути, так сказать, наименьшего сопротивления. Там же проще перевалить с больной головы на здоровую – недоглядели, затравили.

Сорокин, испытывая восторг, сердечно пожал ей руку:

– Как надоест медицина, Маргарита Вильгельмовна, жду вас у себя. От вас проку больше, чем от моих оболтусов. Очень выручите.

Медик засмущалась, зарделась, и капитан, пользуясь случаем, попросил воспользоваться телефоном, расположенном на посту.

Первый звонок он сделал в горархив, второй – в отделение. По счастью, Остапчук был на месте.

– Иван Саныч, тут старшая Брусникина с сердцем в больницу прибыла, а дура Зойка, говорят, запропала. Приказ первый: отправляйся на поповскую переправу, подежурь там. Если появится Лапицкий, чтобы туда плыть, – плыви с ним.

– А ну как откажется?

– Не откажется. А если вдруг, то в отделение его и в клетку, за сопротивление. Будем удалять опухоль. Приказ второй: передай Акимову мое распоряжение: галопом на развалины, но без шума. Обыскать все, в особенности места, где небольшая дура может прятаться.

– Есть.

Дав отбой, Сорокин глянул на часы.

Так, в комнате Брусникиных никого, а между тем крайне важно попасть туда именно сейчас, пока там пусто. Что ж, стало быть, не судьба Николаю с головой уйти в работу. Капитан снова взялся за трубку, попросил соединить с директором ремесленного училища:

– Семен Ильич, здравствуй, дорогой. Как здоровье?.. Это хорошо… Ничего, ничего, у нас очень хорошая больничка, сам вот убеждаюсь… Послушай, Ильич, пришли мне, будь другом, Пожарского… Куда? – Сорокин снова глянул на часы, прикинул скорость собственного передвижения и примерно – Колькиного. – А вот по месту его прописки. Нужна его помощь, да. Никак иначе. Заранее благодарен.

* * *

Капитан недооценил физические данные Кольки: к тому времени, когда сам он довольно шустро покрыл расстояние от больницы до дома на Советской, Николай был уже там и открыл дверь на звонок.

– В квартире никого? – поздоровавшись, спросил Сорокин.

– Кому тут быть, пусто.

Капитан прошел в коридор:

– Вот и славно. Тезка, нужен ключ от комнаты Брусникиных.

– А что у них самих не попросите? – поинтересовался Пожарский.

– На это есть причины, ясно? Давай, давай, я же знаю, что ты туда вхож, как к себе домой.

– Откуда…

– Тезка, время. А хозяек не могу попросить о содействии потому, что младшая запропала, а старшая в больнице.

Николай глупых, тем более лишних вопросов не задавал, а просто извлек из-под коврика ключ и отворил дверь. Сорокин бегло осмотрел комнату, подойдя, исследовал окно, выглянул, бросил взгляд вниз, потом вверх, довольно хмыкнул. Влез на подоконник, зачем-то закрыл форточку, снова открыл.

– Ну понятно, – посмотрел на стол.

Колька с замиранием сердца смотрел, как он тянет руку к перламутровому «портсигару», спохватился и, повернувшись спиной, сделал вид, что рассматривает изразцы на камине.

– Интересная рамочка, правда, тезка? – произнес Сорокин.

«И раз, и два, и три», – считая про себя, чтобы дышать ровнее, говорить как обычно, Колька повернулся, изобразил заинтересованность, спокойную, чуть равнодушную:

– Какая, Николай Николаевич?

– Да не валяй ты ваньку. Я тебя как облупленного знаю.

– Никак в толк не возьму, о чем вы.

Вздохнув, капитан взял «портсигар», повертел у Кольки перед носом:

– Да вот об этом. Вот это что?

– Я не уверен, но вроде бы трещина, – вежливо, вполне естественно отозвался Колька, глядя на то, на что показывал, постукивая, перст капитана.

– Неужели! – с шутовским удивлением Николай Николаевич и сам глянул:

– Ох ты, в самом деле. И свежая трещина-то, не успела даже замараться, запачкаться! И смотри, как интересно: точно такие вот повреждения обычно бывают, если подобную хрупкую вещицу со всей дури на гравий бросить. Не на гальку, которая гладенькая, не на мостовую, всей тушей. А то, что она не целиком разрушилась, не раскололась совсем, о чем говорит?

– О чем?

– Что ударилась она через тряпицу, скажем, толстое качественное сукно.

– Послушайте…

– Это ты послушай. Ты мужика, выпавшего из поезда, один сторожил и карманы его обшарил.

– Я не…

– А знаешь ли ты, тезка, что никакого инспектора в комнате Брусникиных не было?

– Что вы, смеетесь?! – возмутился Колька. – Я ж своими глазами видел и акт этот дурацкий подписывал!

– А вот Зойка твоя, приятельница, говорит – нет.

– Да я… – вскинулся было Пожарский, но осекся.

– Не нравится, когда дурака из тебя делают? – заметил Сорокин. – Это я понимаю, сам не любитель. Потому давай по-честному: ты раньше видел у соседки эту рамочку, нашел ее у Шерстобитова и решил вернуть хозяйке фото. Так, что ли, Робин Гуд?

И, увидев, что Колька готов возразить, скомандовал:

– Цыц. Не позорься.

– Фантазии это ваши, – пробормотал Пожарский, отводя глаза.

– Фантазии? – ласково переспросил Сорокин. – Неохота людей, экспертов отрывать по мелочам, пальцы снимать с этой вот рамочки, а ведь на ней обязательно найдутся твои, а, Коля? Отправляю в лабораторию?

– Да правда, все правда, – угрюмо признался Пожарский, – вытащил, потом улучил время и положил на стол. Никто и не заметил… только, Николай Николаевич, если не было инспектора, а этот гад жирный приперся, то что ж он, ворюга? Так тут и брать нечего.

– Вот и я думаю, – подхватил Сорокин, – что же они тут делали? Может, искали что? Тайник, например.

– Что тут искать, – проворчал Колька, и тут Сорокин снова порадовался.

Оправдался и этот расчет: глаза у Пожарского сузились, сам он собрался-подобрался, и стало ясно, что в его голове процесс мыслительный идет именно в ту сторону, в которую надо.

– Николай Николаевич, камин.

– Что – «камин»?

– Давайте камин посмотрим.

Сорокин весьма искусно изобразил удивление, воодушевление и, не особо боясь переиграть, добавил восхищения.

– А ведь точно! Тайники в камине – известное дело.

– Точно, точно, – заторопился Пожарский, подходя к камину, зачем-то ощупывая его, точно рассчитывая, что вот-вот сейчас откроется неведомый Сезам, – я еще тогда заметил, что трогали дымоход, и совсем недавно. А зачем, если его не топят? Вьюшка была сдвинута с места, а была раньше закрыта и забелена. Ее стронули с места, посыпался мел и старая ржавчина.

– Табуреточку, табуреточку возьми, – вставил