Я открыла глаза, услышав звонок телефона, доносившийся из гостиной. Было еще темно, вероятно, часов пять утра. Виктор еще спал; простыня накрывала нижнюю половину его нагого тела. Он не пошевелился, и я решила его не будить. Вместо этого я слезла с кровати и пошла на цыпочках к двери, чуть не споткнувшись о мою сумку.

– Алло? – прошептала я в трубку. Слышимость была никудышная, сплошной треск, и я еле слышала звонившего. – Алло? – повторила я.

– Вик? – спросил женский голос. – Вик, это ты? Звонит Эмма.

У меня встали дыбом волосы на загривке, а из пальцев выпала трубка и повисла на шнуре. Я схватила ее и положила на аппарат.

Кто такая Эмма? Виктор никогда не упоминал о женщине с таким именем. И почему она позвонила ему сюда, да еще в такой ранний час? Я тихонько легла в постель рядом с Виктором, радуясь, что телефон больше не звонил. Он повернулся на бок и обнял меня. Через минуту мы снова занимались любовью, и я забыла про звонок.

– Как мне не хочется уезжать, – сказал утром Виктор, собирая свой чемодан. Он проснулся раньше меня и приготовил для нас завтрак; я уловила вкусные запахи, едва открыла глаза. Я закуталась в халат, пришла на кухню и обнаружила на стойке роскошный омлет, только что из духовки. Через минуту я заметила, что Виктор ходил с палкой в руке по краю бассейна и пытался спасти из воды бабочку. Он осторожно опустил палку в воду, и крошечное существо уцепилось за нее. Через несколько мгновений желтые крылышки замелькали в воздухе, и бабочка улетела, подхваченная утренним бризом.

– Образцовая спасательная операция, – сказала я, выходя в патио. Он выпрямился, слегка смущенный.

– О, доброе утро. Я не знал, что ты встала.

– Только что.

Он оглянулся на бассейн, а когда бабочка опустилась на кипарис, показал рукой на кухню.

– Вот и хорошо, завтрак готов.

– Жалко, что мы не можем остаться еще на день, – вздохнула я, в последний раз взглянув на спальню.

– Мне тоже, – сказал Виктор. – Но я должен вернуться в ресторан.

– Я понимаю, – согласилась я.

Мы убрались в доме, сложили вещи в машину и поехали на станцию. В Париж мы приедем в час дня, и Виктор успеет вернуться в «Жанти» к обеденному наплыву посетителей.

В поезде Виктор дремал, а я смотрела в окно и вспоминала, как чудесно чувствовала себя в его объятьях; кажется, они были для меня даже целебными. Так почему мне показалось, что он был утром каким-то отрешенным? Или я неправильно воспринимала вещи? Потом мои веки отяжелели, я вдруг снова услышала ветер в кронах пальм и ветряные колокольчики. На этот раз я находилась в какой-то художественной студии. В углах комнаты сложены мольберты и холсты. Мои джинсы забрызганы краской всевозможных оттенков. На стене передо мной висит картина из моей парижской квартиры – дворик в Калифорнии. Жарко, я убираю влажную прядь волос со лба, беру чистый холст и ставлю его на мольберт. Берусь за кисть, покачиваясь под тихую мелодию фортепиано, которая звучит то ли рядом, то ли где-то далеко.

Мужской голос произнес мое имя.

– Каролина. Каролина.

Я открыла глаза. Виктор сидел рядом со мной и улыбался.

– Просыпайся, соня. Мы приехали.

Я потерла глаза.

– Ого, оказывается, я заснула.

– Ты проспала целый час, – сообщил Виктор.

Мы вышли в город. Виктор поцеловал меня и стал заказывать такси.

– Мне надо заглянуть к себе, положить вещи и переодеться, потом ехать в ресторан. Ты сможешь сама добраться отсюда?

Я вспомнила, что его квартира была в другой стороне города и нам будет неудобно ехать в одном такси.

– Все нормально, – заверила я его.

Колеблясь, он взглянул на часы.

– Мне надо было бы сначала отвезти тебя домой.

Я покачала головой.

– Не надо. Я знаю, что ты хочешь поскорее вернуться в ресторан. Я доеду сама.

– Окей, – согласился он и снова поцеловал меня.

Мимо прошла темноволосая женщина, и меня пронзило ощущение, что я знаю ее каким-то образом, но прежде чем я успела ее разглядеть, она исчезла за углом.

– Сегодня я освобожусь поздно, но позвоню тебе, когда вернусь домой, если ты еще не будешь спать, – сообщил Виктор, когда подъехало его такси.

– Хорошо, – улыбнулась я. – Было бы хорошо.

Он послал мне из окна воздушный поцелуй, и такси унесло его прочь.

– Марго? – крикнула я, зайдя в квартиру и поставив сумку, но ответа не получила.

Я разгрузила сумку, перекусила на кухне и разобралась с почтой, горкой лежавшей в гостиной. Цветы на столике у входной двери завяли, и дюжина лепестков упала на пол.

Я наклонилась, чтобы их убрать, но замерла, внезапно пораженная неожиданной красотой этого, казалось бы, мусора, который убирают с помощью веника и совка. Я схватила блокнот и карандаши и принялась рисовать сцену такой, как видела ее, – этот красивый беспорядок.

– Что ты скажешь? – спросила я в тот день Инес на занятиях в студии. Она надела свои очки в темной оправе и посмотрела на мою картину, над которой я работала в последние дни. Сегодня Инес выглядела особенно привлекательно, а ее волосы были убраны в пучок, похожий на маленький остров. Блузку она сменила на свитер, сандалии на ботинки, а джинсы, всегда деликатно-небрежные, были завернуты чуть выше щиколоток. Для меня она была воплощением женщины, полностью контролирующей свою жизнь. Как бы мне хотелось сказать это и о себе.

– По-моему, это… великолепно, – сказала она, наклонившись ближе, потом шагнула назад для более широкого обзора. – Лотос просто хорош. – Она показала на холст. – Гляди, как ты запечатлела лепестки, какая светотень. Можешь гордиться своей картиной.

Вероятно, я давно не испытывала такой радости от чьей-то похвалы.

– Спасибо.

– Ну как, ты будешь участвовать в арт-шоу? Теперь, с этим лотосом, у тебя уже есть три картины. За оставшееся время ты напишешь и новые.

– Не знаю, – ответила я, пряча глаза.

– Пожалуйста, – настаивала Инес. – Думаю, тебе это пойдет на пользу.

– Она будет гламурной? Мне придется что-то говорить?

– В Париже все гламурное, – усмехнулась она, – но говорить тебе не придется. Подыщешь себе платье, и все.

– Разве не нужно быть настоящим художником для участия в арт-шоу?

– Но ведь ты настоящая художница, – возразила Инес. – И я думаю, что с прирожденным талантом. – Она сняла очки. – Нам, женщинам, важно быть личностью и иметь свою историю.

– Для меня это легче сказать, чем сделать, – вздохнула я.

– Я знаю, – продолжала она, зная о моем несчастном случае и потере памяти. – Но когда ты получаешь фрагментики и обрывки информации о себе, как вот эту картину, ты должна им радоваться.