«Искривления социалистической законности» имели место не только в Вологодской области. По единоличным распоряжениям начальника УНКВД по Житомирской области Вяткина в 1937–1938 гг. расстреляно свыше четырех тысяч арестованных, среди которых были беременные женщины и несовершеннолетние дети. В момент расследования этого факта выяснилось, что более чем на две тысячи расстрелянных протоколы членами «тройки» не подписаны и на многих из расстрелянных не оказалось даже следственных дел (80). В Ленинграде в августе — ноябре 1937 г. по расследуемому делу арестовали 53 человека, в том числе 51 глухонемого, обвинив их в подготовке террористических актов против Жданова, Молотова и Сталина. По решению «тройки» все эти лица были осуждены, причем 34 человека расстреляны. На 1 июля 1938 г. по Свердловской области значились осужденными 9853 поляка и 1237 латышей. В конце того же года была проведена выборочная проверка дела на 4123 поляков и 237 латышей. Выяснилось, что из осужденных по проверенным делам поляками по национальности являлись только 390 человек, а латышами — 12 человек (81).

«Тройки» рассматривали дела в отсутствие обвиняемых, десятки и даже сотни дел на каждом заседании. По воспоминаниям бывшего чекиста М.П. Шрейдера, проработавшего на руководящих должностях в системе НКВД до 1938 г. и затем арестованного, порядок работы «тройки» по Ивановской области был следующий: составлялся так называемый «альбом», на каждой странице которого значились имя, отчество, фамилия, год рождения и совершенное «преступление» арестованного. При просмотре «альбома» начальник областного управления НКВД красным карандашом писал на каждой странице большую букву «Р» и расписывался, что означало «расстрел». В тот же вечер или ночью приговор приводился в исполнение. Обычно на следующий день страницы «альбома» подписывали другие члены «тройки» (82). Протоколы заседания «троек» направлялись начальникам оперативных групп НКВД для приведения приговоров в исполнение. Приказ устанавливал, что приговоры по «первой категории» приводятся в исполнение в местах и порядком по указанию наркомов внутренних дел, начальников областных управлений и отделов НКВД с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение. Подбору мест расстрелов и массовых захоронений в НКВД уделялось большое внимание. 25 июля 1937 г. начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю Миронов С.Н., который впоследствии был сам расстрелян, на совещании так инструктировал начальников оперсекторов управлений НКВД: «Чем должен быть занят начальник оперсектора, когда он приедет на место? Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет в лесу, нужно, чтобы заранее был срезан дерн и потом этим дерном покрыть это место, с тем, чтобы всячески конспирировать место, где приведен приговор в исполнение — потому что все эти места могут стать для контриков, для церковников местом религиозного фанатизма. Аппарат никоим образом не должен знать ни место приведения приговоров, ни количество, над которым приведены приговора в исполнение, ничего не должен знать абсолютно — потому что наш собственный аппарат может стать распространителем этих сведений» (83).

8 августа 1937 г. заместитель Ежова Фриновский направил телеграмму: «Всем начальникам УНКВД. В дополнение оперприказа № 00447. Приговора троек объявлять осужденным только второй категории. Первой категории — не объявлять. Повторяю — не объявлять. Фриновский». В результате обреченные на смерть узнавали о своей участи лишь на месте расстрела. В годы массовых репрессий приведение приговоров в исполнение осуществляли сотрудники тюрем и так называемые «расстрельные» команды, в которые входило по четыре-пять сотрудников НКВД. В официальных документах 1930—1940-х гг. для обозначения исполнителей приговоров использовался термин «сотрудники для особых поручений».

В период Большого террора 1937–1938 гг. для массовых расстрелов привлекались также оперативные работники органов безопасности, следователи, сотрудники милиции и даже штатские партийные активисты. Исполнители пользовались личным оружием, обычно это был наган, который они считали самым подходящим оружием. Стреляли с расстояния менее метра в левую часть затылка или под череп, в шею снизу вверх, целясь в первый шейный позвонок. В этом месте находится нервный узел, соединяющий мозг со всем телом, и при его разрушении смерть наступает мгновенно.

Изучая акты на списание патронов у расстрельных команд, исследователи пришли к выводу, что в ряде случаев в одного казнимого стреляли два-три раза с контрольным выстрелом. Расстреливали, как правило, партиями. Расстрелянных на территории тюрем раздевали до белья или донага. Обнаруженные в 1979 г. многочисленные мумифицированные трупы на размытой Обью территории колпашевской тюрьмы и в других, ставших известными, местах массовых захоронений были в нижнем белье. При казнях за городом, как показывают раскопки последних лет, в могилах обнаруживают обувь и остатки верхней одежды. Технология расстрелов и беспредельный цинизм «органов правосудия» видны из материалов дела дважды расстрелянного крестьянина колхоза «Труженик» Ново-Борчатского сельсовета Крапивинского района Кемеровской области Г.Н. Чазова. Григория Чазова арестовали 5 декабря 1937 г., 19 февраля следующего года он был допрошен фельдъегерем Крапивинского райотдела НКВД Н. Молевым, протокол подписал не читая. Шесть дней спустя был переведен в Кемеровскую тюрьму, а 20 марта 1938 г. в отделение Кемеровской тюрьмы в селе Ягуново, где содержались 312 человек, в том числе и его 63-летний отец Николай Чазов. 22 марта около девяти вечера всем заключенным было приказано немедленно собраться для отправки на этап. Их по одному выводили из камеры и направляли за дом, где уже была приготовлена братская могила. Чазова комендант тюрьмы сзади ударил по голове, «а двое неизвестных, насунув ему шапку на глаза, повели за дом и сильным толчком бросили в глубокую яму». Упав в яму, Чазов почувствовал под собой тела стонущих людей. По этим людям неизвестные ему лица ходили и стреляли в них. Чазов, лежа между трупами, не шевелился и таким образом остался жив. А когда расстреливавшие люди уехали, оставив яму не закопанной, — вылез и пошел домой в колхоз, находившийся за 45 километров от места происшествия».

Вместе с братом Федором Григорий Чазов 4 апреля того же года приехал в Москву, и из приемной М.И Калинина они оба были направлены в Прокуратуру СССР. На следующий день их допросил дежурный прокурор Главной военной прокуратуры военюрист 1-го ранга Качанов и затем доложил по существу дела начальнице 2-го отдела ГВП военюристу 1-го ранга Софье Ульяновой. С санкции армвоенюриста Н.С. Розовского оба брата были арестованы (Федор — как укрыватель беглеца). Прокурор Г.К. Рогинский написал первому заместителю наркома внутренних дел Фриновскому о необходимости проверки дела и привлечения к ответственности лиц, «небрежно выполнивших приговор о расстреле». В июне 1938 г. Григорий Чазов был повторно расстрелян в Москве, а его брат по докладу Рогинского как социально вредный элемент осужден на 5 лет заключения и отправлен на Колыму. Дело № 33160 на Чазова и еще 16 человек (все осуждены к расстрелу) было сфабриковано с образцовой грубостью и цинизмом: обвинительное заключение составлено 19 января 1938 г., а допросы проведены — с 16 по 19 февраля. Чазова обвиняли в поджоге Тайгинского пихтового завода, отравлении стрихнином трех колхозных лошадей, поджоге тока с соломой и антисоветских разговорах. Ни документов, ни свидетельских показаний в деле не было.