Свидетель Свиридов, допрошенный в январе 1954 г. по тому же делу, показал об избиениях в 1937 г. арестованного пчеловода совхоза Леткемана: «Рухадзе, я это видел лично, бил Леткемана кулаком в живот и по голове, бил его веревочным шнуром, а однажды дошел до того, что привязал к половым органам Леткемана шпагат и стал дергать его, требуя показаний от Леткемана. Я в это время составлял протокол допроса Леткемана и лично видел эту картину» (98).

Избиения и истязания быстро вошли в арсенал средств «следствия» и стали привычкой. Чекисты били осужденных даже когда везли их к месту казни, в чем не было никакого практического смысла. Очевидец расстрелов, бывший сотрудник НКВД Грузинской ССР Глонти на допросе в КГБ 10 июня 1954 г. показал: «Жуткие сцены разыгрывались непосредственно на месте расстрелов. Кримян, Хазан, Савицкий, Парамонов, Алсаян, Кобулов… как цепные псы набрасывались на совершенно беспомощных, связанных веревками людей, и нещадно избивали их рукоятками от пистолетов» (99).

Особо свирепствовали грузинские чекисты по отношению к своим, приговоренным к смерти, коллегам. Осужденного Михаила Дзидзигури начали избивать на глазах других осужденных, как только все они были размещены в грузовой машине, чтобы следовать к месту расстрела. Его били рукоятками пистолетов и убили еще до расстрела. Перед расстрелом били также бывшего чекиста Морковина. «Савицкий и Кримян обвиняли его в том, что он не присваивал им очередные специальные звания, и издевательски спрашивали его: «Ну как, теперь ты присвоишь нам звания?»» Парамонов во дворе внутренней тюрьмы насмерть забил осужденного чекиста Зеленцова, и в машину, следовавшую к месту расстрела, его отнесли уже мертвого. Парамонов пояснил и причину расправы: его бывший начальник ему «жизни не давал». На месте расстрела уже били всех подряд. В обвинительном заключении по делу Савицкого, Кримяна, Парамонова и других бывших работников НКВД Грузии, осужденных в 1955 г., отмечено, что указание об избиениях приговоренных к смерти им дал первый секретарь ЦК КП(б) Грузии Берия: «Перед тем как им идти на тот свет, набейте им морду» (100).

От пыток в Тбилисской тюрьме скончался известный грузинский композитор и дирижер Е.С. Микеладзе, которому, по слухам, Берия лично проткнул уши. В результате истязаний и пыток многие арестованные умирали, кончали жизнь самоубийством, становились калеками, сходили с ума. Так умерли во время следствия в НКВД СССР подвергавшиеся жестоким избиениям ответственный работник Коминтерна Анвельт, начальник Политуправления наркомата совхозов Соме. Через день после ареста скончался член ЦК ВКП(б), заведующий отделом ЦК партии Бауман (101).

Покончили жизнь самоубийством, будучи арестованными, председатель СНК Белорусской ССР Голодед, заведующий секретариатом председателя СНК СССР Могильный, второй секретарь Саратовского обкома ВКП(б) Липендин и другие. По свидетельству бывшего врача Лефортовской тюрьмы Розенблюм, с декабря 1936 по январь 1938 г. в этой тюрьме было зарегистрировано 49 случаев смерти арестованных от побоев и истощения (102).

Пытки подследственных сочетались с методами психологического воздействия. Чекисты давали задание внутрикамерной агентуре уговаривать арестованных «сознаться» в несовершенных преступлениях. Когда и это не помогало — попросту подделывали подписи арестованных под протоколами допросов.

Пытки не исчезли из арсенала сталинской госбезопасности и после окончания Большого террора. Главный прокурор ВМФ направил 3 января 1940 г. письменную жалобу начальнику Особых отделов ГУГБ НКВД Бочкову и Прокурору СССР Панкратьеву о нарушениях закона в Особом отделе Черноморского флота. И, в частности, сообщал, что на вопрос о практикуемых там в ходе следствия избиениях начальник Особого отдела флота Лебедев открыто заявил прокурору: «Бил и бить буду. Я имею на сей счет директиву Берия».

Большинство отечественных историков поддерживают точку зрения об управляемом характере репрессий. Эту концепцию сформулировал О. Хлевнюк в работе «Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е гг.». По его мнению, «чистка» 1937–1938 гг. была целенаправленной операцией, спланированной в масштабах государства. Основным и важнейшим доказательством целенаправленного воздействия высшего руководства страны на ход массовых операций является тот факт, что их начало и завершение определялись соответствующими постановлениями Политбюро ЦК ВКП(б) и советского правительства. Основной целью такой политики он считает ликвидацию «пятой колонны» — миллионов людей, обиженных политикой власти в предыдущий период (103).

Жестокое противостояние в ходе Гражданской войны, репрессии периода нэпа, многочисленные акции конца 1920-х — 1930-х гг. — чистки партии и аресты оппозиционеров, коллективизация и «раскулачивание», борьба с «саботажниками хлебозаготовок» и «расхитителями социалистической собственности», аресты и высылки после убийства Кирова и т. д. — затронули многие миллионы людей. В число «обиженных» попала значительная часть населения страны.

Произвол всегда порождает противодействие и ненависть, и, чтобы удержаться у власти, диктатура прибегает к более жестокому террору. Репрессии и насилие можно рассматривать и как необходимое условие функционирования советской экономики, основу которой составляло прямое принуждение к труду. Беспощадность сталинского руководства подпитывал и своеобразный синдром «неполноценности власти», власти «в первом поколении».

Лишь пятнадцать лет прошло со времени завершения Гражданской войны, и вожди партии еще хорошо помнили, как нелегко далась победа, сколь часто стоял вопрос о судьбе нового режима. Многие из них пережили страшные минуты неопределенности и страха за собственную жизнь, и растущая угроза новой войны, а значит, новых испытаний для власти возвращала к этим воспоминаниям.

О боязни утраты власти достаточно откровенно высказался в своих рассуждениях о событиях 1930-х гг. один из ближайших соратников Сталина и один из главных организаторов террора — В.М. Молотов.

Он говорил писателю Ф. Чуеву: «1937 г. был необходим. Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны. Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и преданны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но если начнется что-нибудь, они дрогнут, переметнутся. Я не считаю, что реабилитация многих военных, репрессированных в 37-м, была правильной… Вряд ли эти люди были шпионами, но с разведками связаны были, а самое главное, что в решающий момент на них надежды не было…И пострадали не только ярые какие-то правые или, не говоря уже, троцкисты, пострадали и многие колебавшиеся, которые нетвердо вели линию и в которых не было уверенности, что в трудную минуту они не выдадут, не пойдут, так сказать, на попятную…Сталин, по-моему, вел очень правильную линию: пускай лишняя голова слетит, но не будет колебаний во время войны и после войны» (104).

Таким образом, массовые репрессии в период Большого террора, по существу, были «профилактическим» мероприятием с целью «очистки» страны от потенциальных врагов сталинского режима, удержания в повиновении общества, подавления инакомыслия и оппозиционности, укрепления единоличной власти вождя. Число безвинных жертв при этом власть не интересовало, в соответствии с известным сталинским принципом — «лес рубят — щепки летят». Это не означает, конечно, что в репрессивных операциях 1937–1938 гг. не присутствовала известная доля стихийности и местной «инициативы». На официальном языке эта стихийность называлась «перегибами», «искривлениями» или «нарушениями социалистической законности». К «перегибам» относили, например, «слишком большое» количество убитых на допросах.