Конструктору первых советских ракетно-космических систем, первому гражданину СССР, которому звание Героя Социалистического Труда было присвоено во время пребывания в заключении, Сергею Павловичу Королеву во время допросов сломали челюсти и вызвали сотрясение мозга. Видному партийному деятелю, кандидату в члены Политбюро Р.И. Эйхе и деятелю литовской Компартии З.И. Ангаретису во время «следствия» сломали позвоночники, сотруднику Коминтерна В.Г. Кноринышу паяльной лампой жгли спину (91).

Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский провел три года в сталинских застенках, где его пытали и выбили передние зубы. Затем была реабилитация и Великая Отечественная. Битва за Москву, Сталинградское сражение, Курская битва. Рокоссовский был главным идеологом крупнейшей за всю историю войн операции «Багратион».

Герой Советского Союза генерал Горбатов Александр Васильевич, вспоминая дни, проведенные в сталинских застенках, пишет «.. Прошло три дня. Начались вызовы к следователю. Сперва они ничем не отличались от допросов, которые были на Лубянке. Только следователь был здесь грубее, площадная брань и слова «изменник», «предатель» были больше в ходу». «…Допросов с пристрастием было пять с промежутком двое-трое суток; иногда я возвращался в камеру на носилках. Затем дней двадцать мне давали отдышаться» (92: 123).

Видный чекист Михаил Шредер также оставил свидетельства о пыточных застенках в НКВД в 1930-е гг. «…Я категорически отказался от дачи ложных показаний. В это время в кабинет вошел Минаев и спросил Ильицкого: — Ну что, эта фашистская б… все еще не дает показаний? — Ты сам фашистская сволочь, — вне себя заорал я. — Ты же лучше других знаешь меня как работника, преданного делу партии. — Не смей говорить о партии, фашистский гад, — закричал Минаев, снова изо всей силы ударил меня по лицу, а затем сказал: — Обработайте его так, чтобы он не мог узнать свою собственную задницу. Тут же появились несколько молодцов. Избиение было настолько сильным, что обратно в камеру я уже идти не мог и меня, окровавленного, в полубессознательном состоянии, отволокли туда вахтеры…» (93: 124).

Всеохватывающую и ужасающую картину пыток дает Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». В главе, посвященной следствию, на основе многочисленных свидетельств людей, прошедших сквозь ад советских застенков, перечислены мыслимые и немыслимые виды истязаний и пыток. Тут и многодневная выдержка подследственного без сна — «стойка», самый распространенный метод, и многочасовое стояние на коленях, и сидение на краю или ножке стула… «Ну а всех способов битья и не перечислить: плетками, резиновыми палками, мешками с песком, наконец, и вовсе бесхитростно — кулаками и ногами. Были и экзотические приемы, например, тесный бокс с клопами». В 1937–1938 гг., отмечает Солженицын, виды пыток не регламентировались — «допускалась любая самодеятельность». «Ни хозяйственный аппарат НКВД, ни тем более советская промышленность не озаботились снабдить следователей годным для пыток инвентарем. Из положения выходили кто как. Сами мастерили и приспосабливали к делу — туго скрученные жгуты из веревки или из проволоки, резиновые или кожаные плетки с грузом и без, цепи, куски шлангов, резиновые дубинки из автопокрышек и т. п.».

Арестованный начальник 1-го отдела ГУГБ НКВД СССР И.Я. Дагин в показаниях от 15 ноября 1938 г. сообщал: «Ежов… пристально посмотрел на меня и сказал: «Был у меня такой хороший приятель Марьясин… вместе с ним работали мы в ЦК. Марьясин пошел против нашего дела, и за это по моему указанию его каждый день били… Дело Марьясина было давно закончено, назначалось к слушанию, но каждый день откладывалось по моему распоряжению для того, чтобы продолжать избивать Марьясина. Я велел отрезать ему ухо, нос, выколоть глаза, резать Марьясина на куски. И так будет со всеми»». (Очевидно, речь идет о Льве Ефимовиче Марьясине, советском государственном и партийном деятеле, председателе Госбанка СССР, близком друге и собутыльнике Ежова, расстрелянном в Москве 10 сентября 1937 г.) (94).

Избиение и пытки арестованных во время следствия были заурядным и массовым явлением и практиковались во всех республиканских и областных управлениях НКВД. Начальник отдела УТБ НКВД Белоруссии Сотников писал в своем объяснении: «Примерно с сентября месяца

1937 г. всех арестованных на допросах избивали… Среди следователей шло соревнование, кто больше «расколет». Эта установка исходила от Бермана (бывший наркомвнудел Белоруссии), который на одном из совещаний следователей наркомата сказал:…Каждый следователь должен давать не менее одного разоблачения в день… Избиение арестованных, пытки, доходившие до садизма, стали основными методами допроса. Считалось позорным, если у следователя нет ни одного признания в день. В наркомате был сплошной стон и крик, который можно было слышать за квартал от наркомата. В этом особенно отличался следственный отдел».

По этому же вопросу начальник 3-го отдела УТБ НКВД БССР Гепштейн показал: «В августе месяце в Белоруссии согласно приказу НКВД была начата широкая операция по польской агентуре… Во второй половине октября 1937 г. вернулся из Москвы Берман и заявил мне, что мы, оказывается, очень резко отстали от всех без исключения УНКВД Союза, что в Ленинграде разоблачено 2000 человек, на Украине 4000 человек и что поэтому нам необходимо резко перестроить всю работу. Берман предложил мне созвать совещание следователей, на котором он даст указания… Берман заслушал доклад каждого следователя, и здесь, на этом совещании, впервые и была дана установка о том, что арестованных можно бить, о том, что протоколы должны быть короткими, что по групповым делам надо включать арестованных в альбом каждого сразу по мере отработки, а не всей группой… В Минске вскоре началось поголовное битье арестованных. Это распространилось чрезвычайно быстро и широко во всех остальных отделах наркомата».

Кроме побоев в НКВД Белорусской ССР применялись и другие виды пыток: арестованных затягивали в смирительные рубашки, обливали водой и выставляли на мороз, вливали в нос нашатырный спирт, издевательски называемый «каплями искренности» (95).

В НКВД Туркменской ССР арестованных сажали в дезкамеру, насыщенную слабой концентрацией хлорпикрина, в летнюю жару выставляли на солнцепек, смазывали волосы клеем, а когда клей высыхал, прочесывали голову гребнем. В УНКВД по Житомирской области во время «следствия» возникали нежелательные специфические проблемы. Как отмечалось в справке секретариата НКВД от 8 января 1939 г., описывавшей примеры беззакония в годы Большого террора: «В результате жестокого избиения з/к крики и стоны последних были слышны на улице, что могло стать достоянием масс» (96).

В УНКВД по Ленинградской области каждому следователю был установлен лимит — за день не менее пяти «признаний». И следователи старались. Арестованный в 1937-м в Ленинграде комсомольский активист А.К. Тамми, которому запомнились, по его выражению, только садисты из садистов, писал: «…Карпов сначала молотил табуреткой, а затем душил кожаным ремнем, медленно его закручивая»… Вероятно, речь идет о Георгии Карпове — будущем генерале и председателе Совета по делам Русской православной церкви. Хотя в то же время в Ленинградском НКВД работал и другой чекист — Иван Карпов, также сделавший карьеру, — с 1954-го он возглавил КГБ Эстонии. Ни тот, ни другой за «искривления социалистической законности» наказаны не были. Особенно ретиво выполняли указания вождя о «выкорчевывании» врагов народа его земляки — грузинские чекисты. Их деятельность можно наглядно представить, например, по показаниям подследственных по делу бывшего министра внутренних дел Грузии Рушадзе. Бывший начальник Тбилисской тюрьмы Окрошидзе на допросе в июне 1954 г. показал об избиениях арестованного командира грузинской дивизии комдива Буачидзе: «…все тело Буачидзе было покрыто сплошными синяками и кровоподтеками. Он не мог мочиться естественным способом, т. к., видимо, у него был поврежден мочевой пузырь, и моча выходила через живот… Буачидзе был уже в предсмертной агонии… на следующий день он скончался» (97).