Дмитрич, а Сергей?

Ольга дергает ее за косу и дает ей подзатыльник.

Д е д. Только Митя и Клим холостые.

М а р и я. Да что вы, Савелий Дмитрич, вроде нашей матери, о женихах для нас забеспокоились? Не надо. Наши суженые от нас не уйдут.

Н и н а  и  А н н а.

То ли рядом, то ли где-то в дальней стороне,

Но ведь должен быть на свете данный только мне!..

Д м и т р и й  и  К л и м е н т и й.

Слушай, милая девчонка, наше счастье впереди —

Я вернусь в свою сторонку, ты меня лишь подожди!..

Н и н а  и  А н н а.

Он придет однажды в тихий вечер,

Он придет и скажет мне: «Родная,

Как же мог я жить до этой встречи,

Как же мог дышать, тебя не зная?..»

Д м и т р и й  и  К л и м е н т и й.

Ничего на свете мне не надо,

Все отдам, что прежде было мило,

Лишь бы ты со мной стояла рядом

И улыбку мне свою дарила!

Н и н а  и  А н н а.

Ничего ему я не отвечу,

Буду лишь стоять и улыбаться…

Чтобы нам не только в этот вечер,

Чтобы никогда не разлучаться!..

Г о л о с а.

— Дед Савелий, где ты? Просим в круг!

— Начни только, а мы подхватим!..

Звучит другая песня-пляска.

Деду Савке стало жарко… Выпил дед вишневки чарку,

Выпил, крякнул и опять, и опять пошел плясать!

То вот так вот — боком-боком, то вот так вот — скоком-скоком,

То вот так — взметнет полой и завертится юлой!

То вперед носком, то пяткой, то вприпрыжку, то вприсядку.

Да еще кричит: «Давай, молодежь, не отставай!..»

К этому времени на сцене уже расставлены столы, все идут к ним, рассаживаются.

В а с и л и й (с чаркой в руках). Дорогие товарищи, разрешите…

Г о л о с а.

— Говори, товарищ майор!

— Просим!..

В а с и л и й. Мои родители погибли во время войны. Я рос и воспитывался в детском доме, потом в Суворовском училище. У меня были друзья-однокашники, я встречал в годы учения, а затем в годы службы в армии много хороших, отзывчивых, чутких людей. Но так уж вышло, так уж случилось, что за всю мою жизнь никто, никогда, на разу не назвал меня… сыном. И вот однажды я получил из вашего колхоза, от Савелия Дмитрича и Матрены Андреевны, письмо, в котором они писали мне так: «Вася, сынок!.. О тебе пишут в газетах, рассказывают по радио. Ты награжденный, ты известный, у тебя все есть. Все, кроме отцовского дома, сожженного когда-то фашистами. Мы хотим, чтобы отныне и он был у тебя. Знай: по нижеуказанному адресу тебе всегда рады… всегда и всякому: и такому, про которого пишут и говорят, и такому, про которого почему-либо забыли, и всем довольному, и чем-то огорченному, и здоровому, и прихворнувшему. Ждем и всегда готовы ждать. Отец и мать».

Г р и г о р и й (поднимается рядом с Василием). И я… И мне…

Н и к о л а й  п е р в ы й. И мне тоже!..

Н и к о л а й  в т о р о й. И мне!..

В а с и л и й. За первым письмом пришло второе, третье… Потом я стал получать «письма из дому» каждую неделю. Я стал их ждать! Я радовался им, как чему-то действительно родному.

Г р и г о р и й. И я!

Д в а  Н и к о л а я. И мы!..

В а с и л и й (после небольшой паузы). Мне сказали, что ты, отец, был убит на фронте под Москвой, а ты, мама, погибла во время бомбежки, прикрыв меня, грудного, своим телом… Я побывал на ваших могилах — под Москвой и в нашем селе под Воронежем… Но вы… Но вы не погибли тогда, как мне сказали, вы просто пропали без нести. Пропали без вести, а потом нашлись. Нашлись! Многие ведь, которых считали погибшими, потом нашлись… Я рад, я очень рад, что так случилось. Я пью за то, чтобы не терять вас больше. Не терять ни вас, ни моих братьев, которые нашлись вместе с вами, благодаря вам.

Все встают и пьют.

(Вместе с ним остальные братья.)

Много хороших людей делят твой труд и досуг —

Преданных, верных друзей, ласковых, нежных подруг.

Даже таких, что в беде, чтобы тебя уберечь,

Лишнюю тяжесть себе с твоих переложат плеч…

Но лучше, красивей, милей, дороже имен не назвать,

Чем те, что всего родней, это — отец и мать!

Много хороших людей делят твой труд и досуг —

Преданных, верных друзей, ласковых, нежных подруг.

Даже таких, что в бою, чтобы тебя уберечь,

Грудь подставляют свою под пули, осколки, картечь…

Но лучше, красивей, милей, дороже имен не назвать,

Чем те, что всего родней, это — отец и мать!

Им и любовь и почет, им наш сыновний привет.

Пусть только в счастье течет жизнь их еще сто лет!

Пусть никогда не войдут в тихий их домик и сад

Тяжесть нужды и забот, горечь обид и утрат.

Жить им и жить, смеясь, жить да добра наживать,

Нянчить внучат много раз, жить и не умирать!

Никем на первых порах не замеченные, в усадьбу входят двое — с т а р и к  и  с т а р у х а. Старик в башлыке, обмотанном вокруг головы наподобие чалмы, в черкеске с газырями, с кинжалом на узком кавказском ремне, с двумя хурджинами, переброшенными через плечо. Старуха в темном платье, в белой косынке, а поверх нее в темном платке.

С т а р и к (после того как сидящие за столами обратили на них внимание). Гамарджоба, здравствуйте.

Д е д (встает). Здравствуй… Здравствуй, добрый человек. Заходите, садитесь с нами, гостями будете.

С т а р и к. Спасибо. Быть гостем за таким большим столом — большой почет. Охотно принимаем ваше приглашение. Но прежде скажите нам, пожалуйста: кто здесь из вас Савелий Серебрянский, кто здесь из вас… отец… нашему Серго Кукурадзе?

Д е д. Вашему?.. Вашему Серго Кукурадзе?! Я это… Я — Савелий Серебрянский… ему отец.

С т а р и к (снимает с плеча хурджины, опускает их на землю, подходит к деду Савелию). Гамарджоба, брат Савелий.

Д е д (встревоженно). Где он? Где Сергей? Что с ним?!

С т а р и к. Ничего, ты, пожалуйста, не волнуйся. Дома он уже, у нас дома, у своего дяди Ираклия и у своей тети Анастасии… (Показывает на старуху, пришедшую с ним.) Жив-здоров. Но не совсем еще. Поэтому вместо себя прислал к тебе нас — своего дядю и свою тетю. Получил телеграмму и немедленно прислал.

Д е д (взволнованно). Здравствуй, брат, здравствуй, Ираклий…