– Не нужно, – говорит Сара. – У меня есть посудомойка.

– А, точно, – смеюсь я. – Я, должно быть, последний человек на земле, у которого ее нет.

– Но все равно очень мило с твоей стороны, – говорит Сара, опираясь о кухонную стойку и изучая меня, пока я мою кружку. – Мама хорошо тебя воспитала.

– Да, она действительно много учила меня манерам, – отвечаю я, вспоминая далекую, крохотную фигурку, сотканную из несчастий. Главной целью для нее было превратить своих дочерей в послушный товар. Я ее не виню: это все, что она знала и понимала. Мне просто хотелось бы узнать мою маму так, как Бен и Китти знают свою. Хотелось бы, чтобы в нашей семье тоже было место для любви. – Она учила меня быть тихой, всегда хорошо выглядеть, делать так, как мне велено, подчиняться отцу и всем мужчинам. В конце концов я сбежала, и готовность мыть кастрюли обеспечила мне первую работу.

Я обрываю себя, готовясь к череде любопытных вопросов, но Сара произносит лишь: «Боже, бедное дитя» – и обнимает меня.

– Как же тяжко тебе было сбегать, сколько смелости потребовалось… Вы еще общаетесь?

– Она умерла, – отвечаю я. Сара выпускает меня из объятий, но продолжает держать за руку.

– Бен сказал, ты вдова?

Я киваю.

Когда она так говорит, моя жизнь кажется состоящей из трагедий, и на самом деле была бы таковой, если бы ее втиснули в те три или около того десятилетия, которые люди приписывают мне. За годы горе и потери растягиваются, словно нити паутины, и становятся почти прозрачными. Почти. Кажется, Доминик умер на моих руках совсем недавно, хотя это было больше тридцати лет назад.

– Бедняжка, на твою долю выпало столько потерь, – мягко говорит Сара. – А теперь еще и влюбилась в моего мальчика, которого тоже скоро потеряешь. Ты уверена, что готова к этому?

Взглянув ей за спину, я вижу Бена, сидящего на коврике в гостиной; он играет с Пабло, на плечах сидит Эллиот.

– Не знаю. Но пока что я не думаю об этом. Сейчас мне просто нужно любить его, а это легко.

– Он хороший парень, – говорит Сара и вдруг отворачивается. Я невесомо кладу руку ей на плечо.

– Вы такая сильная, – мягко произношу я. – Как вы справляетесь?

– С трудом, – признается она. – Мне хочется схватиться за Бена и держать его рядом, но я так не могу. Как бы крепко я в него ни вцепилась, он все равно ускользнет, и это… это тяжело.

– Это тяжело, – повторяю я. – Но я буду с вами, если вы того захотите.

– Ты ангел, посланный нам Богом, – говорит Сара. – Я в Бога не верю, потому что если он существует, то он тот еще ублюдок, но ты, Вита, ты дар Божий.

Женщина целует меня в щеку и возвращается к сыну и внуку. Она садится на пол и притворяется, что кричит, когда Пабло начинает облизывать ее. Семейная жизнь со всеми ее несовершенствами и сложностями бесценна. И даже если такая комбинация или какие-то ее черты повторяются во всех домах на этой улице, в этом городе, стране и мире, каждая из семей бесценна и важна. Каждая из них прекрасна.

Глава тридцать девятая

Ближе к полночи я открываю дверь, приглашая Виту в свой дом и первым делом в свою гостиную. Пабло бегает кругами и приветственно гавкает на свои любимые вещи, например на диван и вытянутую подушку для подкладывания под дверь. Вита сразу подходит к «Звездной ночи», которая висит в рамке на стене.

– Люблю эту картину, – говорит она, оборачиваясь на меня.

– Да? А я всегда думал, что это немного безвкусно с моей стороны – вешать такую популярную картину.

– Совсем нет! – Глаза Виты на мгновение вспыхивают. – Если картина нравится многим, это никак ее не обесценивает.

Когда я улыбаюсь, она добавляет:

– Извини, больная тема.

– Тут я, собственно, и живу, – развожу руками, показывая комнату, и осознаю, что она и впрямь напоминает холостяцкую берлогу: потрепанный кожаный диван, спасенный мною со свалки, четыре игровые приставки, большой телевизор и, в принципе, все. – Это кухня, – я указываю на длинную, узкую комнату, смежную с гостиной. – За ней ванная. Наверху есть две спальни, одна оборудована под мой офис. Вот и весь мой портфель недвижимости.

– Мило, – говорит Вита, медленно кружа по комнате и осматривая обстановку. – Очень в твоем духе.

– То есть скучно и немного обветшало? – спрашиваю я. – Но я могу показать и кое-что довольно интересное.

Я беру Виту за руку и веду ее через кухню – мимо всей посуды, что не помыл перед поездкой в Лондон – в сад.

– Твоя мастерская! – она показывает пальцем на слабо подсвеченные гофрированные стены моего сарая, что находится в самом конце вытянутого, узенького сада с крутым уклоном. – Как здорово!

– Спасибо, – я встаю позади нее и обвиваю девушку руками. – Но я не это имел в виду.

Я приподнимаю ее подбородок, чтобы она увидела чистое небо, усыпанное звездами.

– Вот вы где, – шепчет она. – Я давно не видела таких ярких звезд. Огни Лондона их вечно заслоняют.

– Когда мне грустно и не хватает надежды, я прихожу сюда и смотрю на небо, – рассказываю я. – Мне нравится думать, что в конце концов я окажусь там, не в раю, а там, наверху, среди космической пыли и звезд. Мне бы это понравилось.

– Все мы созданы из космической пыли, – бормочет Вита.

– Ты устала? – спрашиваю я.

– А что, есть предложения? – она поворачивается ко мне, не разрывая объятий.

– Я понимаю, что уже поздно, но как насчет того, чтобы прогуляться и заглянуть в излюбленное мною-подростком и готом место?

– Ну веди, МакДафф, – говорит Вита. Эта женщина не умеет сдерживаться.

* * *

Полная луна сопровождает нас, пока мы втроем идем по петляющей крутой тропинке, ведущей в Хептонстолл.

– Иногда я возвращаюсь домой рано утром и вижу, как долины окутывает туман, – рассказываю я, когда мы поднимаемся в гору. – Кажется, будто ты едешь по облакам: ничего не видно, одна лишь деревня Хептонстолл возвышается над мглой, словно Бригадун – волшебное место, что появляется раз в столетие.

– С удовольствием бы на это посмотрела, – говорит Вита, когда мы выходим на мощеную главную улицу, по обеим сторонам которой выстроились крепко спящие домики с тлеющими угольками в каминах, отбрасывающих слабый свет на окна. Пабло то и дело бросается к кошкам, устроившимся в нишах стен или свернувшимся клубочком на подоконниках, в ответ они меряют его взглядами, полными ледяного презрения.

– Надеюсь, ты не очень пуглива. Я веду