хотя бы на пару десятков лет. Так я поступаю почти всю свою жизнь: с того момента, как построила этот дом и назвалась мадам Бьянки, и до тех пор, пока послезавтра кому-то не придется потерять свою работу, и я настою на том, что это должна быть я. Но, как сказала бы я-мадам Бьянки: «Я не прощаюсь, а говорю “до свидания”».

Я часто гадала, посмотрит ли кто-нибудь на портрет моей прошлой инкарнации в вестибюле и скажет: «Вы же совершенно одинаковые». Не считая того раза с семьей Бена, такого еще никогда не происходило. Даже когда я стою рядом с Прекрасной Ферроньерой и Бен переводит взгляд с нее на меня, он не замечает сходства. Когда в истину сложно поверить, она становится невидимой. Странно, что люди так охотно предпочитают понятную им ложь.

Остаток дня я занималась отчетами, стараясь облегчить жизнь тому, кто сменит меня на этой должности мечты. Я думала, что пришла сюда исключительно ради ответов, но в итоге полюбила эту работу. Мне нравилось с головой погружаться в такое количество красоты и знаний. Я полюбила даже свой простенький уголок – офис куратора с заурядным столом у длинного элегантного окна. В этой же комнате я развлекала герцогов и принцев, немного напоминая горничную, ставшую королевой. Мадам Бьянки была своего рода революционеркой, но сейчас она радуется и гордится тем, что отложила свои шелка и драгоценности и заслужила право сидеть в этом скромном офисном кресле на колесиках. Женщина, которой я стала, была создана здесь, и этот уголок был таким же моим домом, как и весь огромный особняк. Но скоро нам снова придется попрощаться.

Еще одна ночь, и галерея уйдет в прошлое. Она была моей тихой гаванью и прибежищем, тем из немногих мест, где мне было спокойно. Но, как это обычно бывает, пришло время двигаться дальше.

* * *

В моем кармане припрятан маленький баллончик с водорастворимой аэрозольной краской. Я рассчитала время так точно, насколько это было возможно. И теперь, дождавшись часа, когда на выставке после окончания рабочего дня будет больше всего посетителей, начинаю пробираться через толпы, разглядывающие картины. Киваю охраннику, проходя мимо него, и ныряю в гущу людей, беззвучно моля о прощении. Это будет не первое посягательство на картину в галерее, успокаиваю я себя. Суфражистка Мэри Ричардсон изрезала картину «Венера с зеркалом» в знак протеста против ареста миссис Панкхерст. Она никогда не закрывала глаза на жестокость и разногласия из-за страха. Нужно воззвать к ее духу. Еще были экоактивистки, вылившие на полотно Ван Гога суп. Я считаю, что есть более удачные цели, на которых они могли бы выместить свою ярость, но они с самого начала знали, что не испортят картину навсегда. Я тоже это знаю.

То, что планирую я, куда менее разрушительно, чем суп, и абсолютно точно временно. И все равно мне плохо – даже ужасно, – но я напоминаю себе, что это может помочь спасти жизнь.

Однако, как только наступает подходящий момент, все мои оправдания испаряются. Я разворачиваюсь и быстро покидаю выставку. Выйдя из галереи на горячий, сухой воздух Трафальгарской площади, пропитанный выхлопными газами, я начинаю заглатывать его так, словно это нектар.

Что я творю? Тащу Бена за собой, одержимая навязчивой идеей найти ответы, которые не смогла обнаружить даже после стольких лет поисков? Если ничего не получится, для меня ровным счетом ничего не изменится, а для него? Время, когда магия и наука объединились на несколько коротких десятков лет, давно прошло. Когда-то легенду считали правдивой, но что, если секрета больше нет? Утром я оставила Бена дома, вселив в него надежду без всякого объяснения причин. Если я его подведу, то не смогу с этим жить, вот только по иронии судьбы все равно придется.

До того, как в моей жизни появился Бен, я не думала о будущем, только о настоящем. Я выживала день ото дня, и моей силы воли хватало ровно на то, чтобы оставаться на плаву следующие двадцать четыре часа. Если я сдамся, вернусь домой и сообщу Бену, что передумала и не могу на это пойти, что он скажет? Вероятнее всего, поймет меня и утешит. И сколько бы времени нам ни осталось, он будет жить на полную, притворяясь, что не замечает тиканья часов, ведущих обратный отсчет.

А вот я уже слышу бесконечное эхо времени, в котором его нет.

В этот момент ко мне приходит осознание, что я не могу сдаться. Я готова на что угодно, лишь бы сохранить ему жизнь, – даже на такой безнадежный поступок, как порча портрета, который столь много для меня значит. Я делаю глубокий вдох и возвращаюсь в переполненные выставочные залы.

Люди небольшими группками собираются у портретов, решительно настроенные рассмотреть каждую работу. Возможно, это их единственный шанс оказаться лицом к лицу с Леонардо. С другой стороны, здесь также присутствуют соревновательный дух и даже клаустрофобия: нет времени задерживаться или стоять и пялиться. Это постоянное движение усложняет дело. Я осматриваюсь, отмечая многочисленные камеры видеонаблюдения, контролирующие каждый угол.

Спрятав руки в карманы и дожидаясь подходящего момента, я позволяю медленному течению толпы унести меня. Стараюсь держаться в глубине толпы, вполуха слушая нашего экскурсовода Риту, рассказывающую историю каждой картины.

Когда моя группа останавливается перед Прекрасной Ферроньерой, я поворачиваюсь к ней спиной, будто бы наблюдая за экскурсоводом. Почувствовав, что движение возобновляется, делаю шаг назад и от бедра выпускаю быструю, небольшую струю краски на картину позади себя.

Я иду дальше, ожидая услышать крики ужаса, но ничего не происходит. Рита продолжает двигаться вперед, толпа следует за ней. Никто не заметил мой акт вандализма. С бешено колотящимся сердцем я бросаю взгляд на Прекрасную Ферроньеру и с облегчением отмечаю, что в основном краска попала на стену и слегка на раму. Этого как раз достаточно, чтобы на ночь ее забрали на реставрацию.

Мучительно медленно прохожу выставку до конца, после чего наконец направляюсь к выходу. Иду в туалет, проверяю, нет ли краски на руках, протираю баллончик и выбрасываю его в контейнер для отходов.

Моя руки, я встречаюсь взглядом со своим отражением. Глаза блестят от адреналина.

– Я делаю это ради нас, – говорю я девочке, которую заточили во времени пятьсот лет назад. – Пожалуйста, скажи мне, что это сработает.

Она не отвечает.

В выставочном зале по-прежнему спокойно, слышен лишь шепот голосов присутствующих, перемещающихся от картины к картине. Может, краски было слишком мало и шумихи не будет? В конце концов, далеко не каждый сможет заметить разницу.