тебя на кладбище, – говорю я, когда мы подходим к старой церкви, часть которой теряется во тьме, из-за чего кажется, что она пытается выбраться из земли.

– К счастью, нервы у меня стальные, – шепчет Вита, беря меня за руку. Я веду ее в разрушенную церковь. – Как красиво, – говорит она, поднимая голову и рассматривая руины церкви на фоне звездного неба. – Жутко, конечно, но красиво. Что здесь случилось?

– Первый раз церковь снесло бурей в тысяча восемьсот сороковом году, – объясняю я. – Тогда жители построили новую, но в нее ударила молния. Лично я считаю, что это проклятие, наложенное ведьмами Хептонстолла: это их месть прихожанам за суд в тысяча шестьсот сорок шестом.

– О нет, что с ними случилось? – спрашивает Вита так обеспокоенно, как если бы это произошло на прошлой неделе.

– Ничего такого ужасного. Их обвинили в болезнях, как часто бывало в те годы, и жители избили их до полусмерти. Потом судья решил, что они достаточно настрадались, и закрыл дело, велев им больше так не делать. Для того времени это было довольно продвинутое решение.

– Так много людей пострадало из-за этого глупого страха… – бормочет Вита, положив ладони на почерневшую стену старой церкви. – Столько невинных убито просто потому, что они были слишком умны, слишком красивы или слишком отличались от других.

– Да уж, не знаю, какая участь ждала бы нас с тобой в то время, – говорю я.

– Незавидная. Я теперь понимаю, почему подростку-готу нравилось это место. Оно напоминает съемочную площадку для фильма ужасов.

– Здесь я много думал о смерти, – говорю я. – В какой-то момент мне вдруг приспичило узнать, в чем смысл моего существования. Теперь, приблизившись к концу, я жалею, что столько времени потратил на эти гадания, вместо того чтобы просто жить, как делаю это сейчас.

Вита ступает в мои объятия, и мы целуемся при лунном свете. Кажется, будто мы окружены звездной пылью, которая кружится и оседает на наших телах. Запах деревьев, зов ночных животных, тепло Виты под моими ладонями… Это и есть жизнь, aqua vitae[10]. Я мог бы пить ее в огромных количествах.

– Слушай, – я отодвигаюсь, когда меня осеняет мысль. – Твое имя означает «жизнь»!

– Я в курсе, – улыбается она.

– Думаю ты и есть Святой Грааль, – говорю я. – Ты – лекарство от всех болезней. По крайней мере, прямо сейчас.

Вита отодвигается от меня, и нас разделяет порыв холодного ветра. Я задаюсь вопросом, не сказал ли лишнего.

– Если ты не против, я хотел бы еще кое-что тебе показать, – говорю я, с облегчением отмечая, что Вита расслабляется и кивает. Она протягивает мне руку.

– Сильвия Плат, – Вита опускается на колени на влажную траву перед небольшой могилкой. – У нее была короткая, но яркая жизнь. Разве это не замечательно?

Стоит ей произнести эти слова, как она тут же поворачивается и берет меня за руку.

– Прости, я не хотела…

– Все нормально. Я и сам знаю, что моя жизнь не была особо насыщенной и блестящей.

– Неправда, – Вита поднимается и заключает меня в объятия. – Все жизни сверкают. Некоторые – чуть ярче других, это так. Но каждый, абсолютно каждый человек когда-то любил и был любим. Мы помним тех, кого потеряли, и нас тоже помнят. Вот кто мы такие, мы – люди, огромный гобелен искусно переплетенных нитей, которые будут существовать вечно. Даже когда в живых не останется никого, кто вспомнил бы наше имя, мы все равно никуда не денемся.

– Ты никого не забываешь, да? – спрашиваю я.

– Да. Я мало что могу сделать со своей жизнью. Чтить память об ушедших, на мой взгляд, достойное занятие.

Даже когда я исчезну, она сохранит память обо мне и пронесет ее в сердце до конца своих дней, это успокаивает.

VI

Время, как вечно текущий поток,

Уносит каждое дитя.

Исаак Уотс, перевод Е. Ефимовой

Глава сороковая

– Наконец-то дома, – вздыхает Вита, когда мы переступаем через порог. Проходя по комнатам, она включает несколько мигающих лампочек.

Пабло проносится мимо меня, проверяя периметр, как и положено начальнику службы безопасности. Параллельно он обыскивает дом на предмет наличия в нем чего-нибудь вкусненького. Вернувшись, пес крутится возле моих ног, переживая, что я уйду без него. Усаживаясь за кухонный стол, я позволяю Пабло забраться ко мне на колени, хотя он для этого уже великоват.

– Видели бы тебя сейчас твои коллеги, дружок, – я чешу его за ушами, он кладет голову мне на грудь и счастливо вздыхает.

Я не собирался везти его в Лондон, но он запрыгнул на пассажирское сиденье и посмотрел на меня взглядом, который говорил: «Куда едем, пап?»

– Господи, я ужасный отец, – пробормотал тогда я. – Прости меня, ладно? Останешься с бабушкой, она будет тебя баловать.

– Или возьмем его с нами, – тут же предложила Вита. – Ты посмотри на его мордашку. Уверена, Мэрайя тоже будет от него в восторге. Давай заберем его с собой. В каждом настоящем приключении должна участвовать собака.

Это невозможно, но, кажется, в тот момент я влюбился в Виту еще сильнее.

– Мне тоже испытать удачу и запрыгнуть в машину? – мама шутила лишь наполовину, на ее лице отчетливо читалась обеспокоенность моим отъездом.

– Почему бы и нет? – ответила Вита. – Будет тесновато, но мы можем поехать все вместе. У меня есть свободные комнаты, и, кажется, под всем имеющимся в них хламом должны быть кровати.

Мама и Китти, что стояла рядом, положив руки на плечи Эллиоту, обменялись взглядами. Несколько секунд они обдумывали предложение Виты, потом мама покачала головой.

– Не стоит, – сказала она. – Езжайте и возвращайтесь через несколько дней, как закончите все свои дела с линзой. Вы оба, хорошо?

Вита крепко обняла маму и села в машину рядом с Пабло, чтобы мы побыли втроем.

– Скоро увидимся, неудачник, – сказала мне Китти.

– Или я увижу тебя первым, – ответил я и по нашей традиции отбил ей кулачок.

– Нет, серьезно, – пробурчала она, когда Эллиот забежал в дом. – Я тебя люблю и все такое.

– И я тебя люблю и все такое, – ответил я. – Спасибо, что приехала за мной.

– Без проблем, – Китти крепко обняла меня и зашла внутрь к своему сыну, лишь раз оглянувшись и махнув рукой на прощание.

– Береги эту девушку, – сказала мне мама, когда мы остались вдвоем. Она застегнула мою куртку так, словно мы вернулись в первый день школы. – Есть в ней что-то особенное. И себя тоже береги,