― Жан?..

Все мое содрогавшееся в ожидании тело окаменело, как в каталепсии. Голос, более умоляющий, повторил:

― Жан?.. Вы не спите? Ответьте мне!

Всеми силами своей ослабевающей воли держался я за молчание и неподвижность. Она прошептала еще тише:

― Мне страшно!

Женские ловушки устроены из невидимого и невесомого. И я попался в эту ловушку, ринувшись в нее с головою:

― Страшно ― чего? ― сдавленным голосом спросил я.

И мне показалось, что я среди мрака вижу ее торжествующую улыбку.

― Грозы, ― сказала она. ― Это в первый раз на памяти людей, что на нашем острове гром.

Это была правда. Я знал от Кодра об этой особенности острова.

― Хотите, я зажгу лампу? ― спросил я, бесконечно взволнованный близостью ее дыхания, ласку которого я чувствовал на своем лице.

― Нет! ― сказала она, и рука ее стала ощупью искать во мраке мою руку и нашла ее. Она взяла ее, медленно и с уверенностью сжала.

― Я так и знала, что вы не спите! ― прошептала она так близко от меня, что дыхание наше смешалось.

Величественный голос грозы окружил нас бесконечным глухим шумом. Затем последовало молчание, среди которого я имел силу только молчать.

Из руки ее, тесно прижатой к моей, ладонь к ладони, исходил всемогущий источник, он заливал мои жилы, поднимался к мозгу и парализовал его. Другая рука ее ощупью во мраке коснулась моего лба; дыхание вдруг приблизилось, и вдруг, обвив меня безумными руками, она бешено приникла своими устами поперек моего воспаленного рта; и я жадно пил этот поцелуй, пока руки мои замыкались вокруг ее полуобнаженного тела...

* * *

...Яркая молния, страшный треск разорванных туч, пронзительный вскрик... Мы резко оторвались друг от друга и уставились блуждающими взорами в еще более сгустившийся мрак.

При свете кратковременной фиолетовой молнии я успел заметить в приподнятом углу полотняной двери треугольник неба и вырисовавшийся на нем скорбный силуэт...

Одним прыжком я освободился и кинулся за дверь, схватив электрический факел. Как безумный бежал я по тропинкам, на которых блестели лужи и бросал жалобные призывы дальним эхо:

― Где ты?.. Ответь мне... Отвечай, маленькая моя подруга?

Ветер снова засвистел вокруг меня, бросая мне в лицо больно бьющие дождевые струи. Я спотыкался, падал, снова вставал, тащился, поднимался, искал, разыскивал, умолял... В ночи раздавались только завывания спущенного с цепи урагана, и короткие вспышки огня, на мгновение освещавшие этот небесный поток, сопровождались тяжелыми раскатами страшной артиллерии, яростно катившимися среди скал и камней.

Тут передо мною встала непроходимая стена восточного гребня вулкана. Я не нашел Эдидеи!..

Черев два часа, промокший, изнуренный, я вернулся в грот; Корето, растянувшись на своей кушетке, глубоко спала... или по крайней мере делала вид, что спит.

* * *

Когда занялась заря, серые тучи стали таять; над горизонтом, в светлой части неба нефритового цвета поднялся солнечный шар. Я вышел из пещеры, оставив прекрасную амазонку в ее мнимом сне.

Я чувствовал в себе неизлечимую рану, что-то непоправимое и был готов на все, лишь бы найти наконец убежище, в котором и Эдидея скрыла рану своей души. Я снова обошел все тропинки, по которым, спотыкаясь, бежал ночью, и ощупывал каждую скалу, каждый камень, каждую извилину. Нигде не было ни малейшего следа бедной птички, прибитой к земле грозою.

В моей воспаленной от бессонницы голове сталкивался хаос беспорядочных мыслей. Почему она решилась прийти так поздно? Вероятно, из-за грозы, неведомой ей? Сколько времени она следила за нами? Что видели во мраке ее глаза, видящие ночью? Смогла ли она достигнуть своего убежища среди яростных порывов урагана? Быть может, в глубине какой-нибудь пропасти ее бедное красивое тело теперь содрогается в агонии? Всеми этими вопросами без ответов терзал себя мой измученный мозг.

Под жаркою ласкою солнечных лучей все влажные скалы стали дымиться легкою дымкою. Я дрожал в своей измокшей одежде, испарение которой леденило мою кожу. Я снова вернулся к неодолимой восточной стене, как вдруг большая круглая тень стала описывать круги над освещенным солнцем местом. Кондор острова, Икиль, внезапно пал с зенита и отбрасывал эту тень, широкими своими крыльями медленно и мощно рассекая воздух и описывая постоянные круги перед утесами.

Одно мгновение я готов был подумать, что он меня считает своей добычей, настолько близко от моего лица несколько раз проносились взмахи его крыльев; но взгляд его, его длинный и плоский череп хищной птицы все время был устремлен на одну и ту же точку среда утесов, невидимую для меня.

И вдруг огромный могильщик взмыл вверх, как на воздушном трамплине, поднялся двойным ударом крыльев на тридцать футов выше и неподвижно повис в воздухе, поддерживая себя постоянным трепетом крыльев и устремив глаза на добычу, которую я не видел.

Страшное сомнение пронзило мой мозг: а что, если это было тело Эдидеи?..

Доведенный до безумия, бессильный проникнуть через скалистую стену, над которой гнусный хищник остановил свой воздушный полет, не имея под рукою оружия, которым мог бы его убить, я бесновался, как дикий зверь в клетке и бил стену кулаками.

И вдруг ― птица нырнула в воздухе. Я, точно коза, прыгнул на скалу и очутился у низкой и узкой впадины, углублявшейся в скалистую стену. Я пополз в нее на коленях, в состоянии полубезумия.

И едва я вполз в нее, как увидел, что в другом конце дыры мрак бледнеет и снова уступает место дневному свету. Это был простой, природный проход сквозь всю скалу. Десятки раз Корлевен и я видели его, и всегда считали за глухую впадину, каких много на острове и в каких чайки вьют свои гнезда.

На площадке у выхода из этого туннеля лежало недвижное бедное тело Эдидеи, насквозь промоченное дождем. Мерные волосы прилипли к бедному бескровному лицу еще более оттеняя его смертельную белизну: закрытые ее глаза были обведены фиолетовыми кругами. В трех шагах от нее, сжимая когтистыми лапами скалу, хищная птица, ростом с человека, смотрела на нее круглым глазом с золотистым ободком и, протягивая голую морщинистую шею, щелкала своим серпообразным клювом.

* * *

Я сам не знаю, как я вернулся в лагерь, неся на руках хрупкое любимое тело...

Корето ждала меня и была уже одета, причесана, совсем готова. С выражением непобедимой ненависти посмотрела она на это бледное лицо и проронила сквозь зубы:

― Вот это объясняет все.

Потом она вышла с хлыстом, висящим у пояса, и свистнула свою свиту. Она хорошо поступила. Я не был в настроении выносить ее сарказм. Сердце Эдидеи билось очень слабо. Когда я убедился, исследовав ее члены, что Эдидея не ранена нигде и что только страх и гроза привели ее в такое состояние, я стал медленно вливать из своего рта в ее уста маленькие глотки крепкого вина, потом стал тереть ей виски и согревать ее руки в своих руках.